Постепенно идеалы и юбочки укорачивались, пока тѣ и другія совсѣмъ неисчезли.
Могиканы отошли въ сторону, но ихъ мѣсто не осталось пусто. Явились шато-кабаки, числомъ поболѣе, цѣною подешевле.
«Культура» дала плоды.
Теперь въ Петербургѣ 17 увеселительныхъ заведеній. Недаромъ столько веселящихся петербуржцевъ развелось...
Антрепренеры стараются перещеголять другъ друга и, понатужившись, часто лопаются, какъ мыльные пузыри.
ПОСЛѢДОВАТЕЛЬНОСТЬ ПУБЛИКИ.
Въ любомъ саду, при первомъ взглядѣ, Мы зримъ младенцевъ на эстрадѣ,—
Какихъ средь нихъ „артистовъ нѣтъ?! Здѣсь - юный акробатъ, одѣтъ Въ трико, ломается до поту,
А тамъ—пѣвица, въ десять лѣтъ, Гнуситъ куплеты про ,,Маскотту . Но сто-же публика глядитъ?. Взоръ у нея сердито блещетъ, Она родителей коритъ,
А дѣтямъ звонко рукоплещетъ.
Атта-Троль. Москва—Петербургу.
(Столичная почта).
Хотѣла написать о своихъ лѣтнихъ увеселеніяхъ, да противъ твоихъ кафешантанныхъ подвиговъ мнѣ совѣстно стало. Что мои скромные сады по сравненію съ твоими райскими садами? Ты до бѣлаго утра на одной ножкѣ припрыгиваешь и тру-ля-ля распѣваешь, а я все серьезничаю и квасомъ отпиваюсь. У тебя два десятка садовъ, и всѣ шато-кабаки—раздолье. А ѵ ментг всего два опереточныхъ заведенія, и тѣ не всегда сыты.
Признаться, что такое оперетка? Старая женщина, которая рядится въ модные пестрые туалеты. Нѣтъ, опереточная игра не заманка Мнѣ подавай настоящую игру—въ тотализаторъ, напримѣръ, гдѣ за 5 минутъ десятки тысячъ съ публики собираютъ. Что опереточныя красавицы, если на «Красотку» выдаютъ 500 руб. за 10? Видалъ такихъ красотокъ? Что за спортъ, если рубашки не снимаютъ, или кости не трещатъ? Вотъ циклисты, правда, до кармановъ публики еще не добрались, но по части реброкрушеній далеко ушли. Развѣ послѣдняя гонка не самоистязаніе? Но, представь, что-бы это было, еслибы на Дзевочко и Гергера тотализаторъ устроить, а? Восторгъ... Дай срокъ, все къ тому идетъ, и мы пустимъ гоночниковъ: они куда покорнѣе и выносливѣе «Маркизовъ» и «Милордовъ» . И тогда пойдетъ игра на этихъ чемпіоновъ, прахъ ихъ побери!...
Москва.
ВОПРОСИКЪ „СКАК0ВИКАа.
Кто побѣдитъ у насъ Дзевочко, Когда стрѣлою онъ летитъ? Его ни рытвина, ни кочка,
Ни даже Гергеръ не смутитъ
Въ себя въ немъ есть, признаться, вѣра И есть запасъ въ немъ свѣжихъ силъ ... Но интересно: „Мортимера11
Побилъ бы онъ иль не побилъ?
Лохм. госп.
Наши ;;бульвардье“.
Встрѣчаются два бульварныхъ пшютта.
— À! Монтеръ! Ты! Мм... Нѣтъ-ли у тебя до завтра...
— Денегъ!- Ни сантима, добрѣйшій... А у тебя? Тоже нѣтъ? Жаль. До зарѣзу нужны. Кстати: ты вчера, говорятъ, поссорился съ Фижмовой?
— Случай, заставилъ. Представь, какая исторія. Гуляю я съ пей на бульварѣ... Ну, разумѣется, въ любви объясняюсь... I опорю, э... э... э..., что для нея готовъ на все... и вдругъ она проситъ: покажите мнѣ «Пробный поцѣлуй». Понимаешь, эту новую оперетку.
— А денегъ ни-ни?
— Ну, разумѣется.. Понимаешь, положеніе! Какъ выйти? Сказать, что нѣтъ денегъ. Фи! Она, пожалуй, всѣмъ разскажетъ. 1 утъ-то я и придумалъ остроумную штуку.— «Вамъ показать «пробный поцѣлуй» спрашиваю.-—Да.— Извольте. Чмокъ! Прямо въ губы ей безещку и влѣпилъ.
— Мм... дѣйствительно, остроумно... А она... влѣпила?
— Э... э... э... пустяки. Знакомство, конечно, врозь и объ опереткѣ, конечно, ни слова!.. Вонъ идетъ Прыщиковъ: пойдемъ къ нему, не угоститъ-ли виномъ? X—ъ.
О
На бѣгахъ тотошка, Въ головѣ мечты:
Подожди немножко,
Прогоришь И ТЫ Баронъ Геньговскій.
Зигзаги.
Въ молочной.
Два посѣтителя пьютъ молоко.
— Скажите, пожалуйста, для чего это здѣсь стоитъ графинъ съ водой.
— А видите, въ противномъ случаѣ покупатели не могли-бы пожалуй постигнуть сразу всей разницы между молокомъ и водой... Для наглядности.
«•
— Петербургской Охтѣ не очень везетъ: дума хочетъ отнять у нея нѣкоторыя «вольности» .
— Да! Вотъ когда ей придется заголосить:
«Охти мнѣ, Охтенькѣ».
самого-го въ головѣ волосы, а на головѣ ничего нѣтъ. Такъ-то. А ежели твоей красавицѣ потребуется перекрасить и освѣжить прическу, мы съ удовольствіемъ и по сходной цѣнѣ. Только запомни адресъ.
Рядомъ гастрономическій магазинъ. Паштеты, трюффели, стерляди, консервы, деликатессы и пр. и пр., все это смотритъ сотнями глазъ, съ открытыми пастями, точно не сами въ ротъ лѣзутъ, а наровятъ проглотить покупателя. Тутъ неустанно толпятся любопытные: съѣдобное всегда имѣетъ поклонниковъ, потому что желудокъ растяжимое понятіе. И всѣ молча облизываются, жалостно переминаясь съ ноги на ногу. А витрина, жирная, лоснящаяся, точно упитанный лабазникъ, вызывающе распинается:
— Э, послушайте, не угодно-ли устрицъ? свѣжія, сейчасъ полученныя? или маринованныхъ угрей? Эй, вы, что сзади стоятъ, у которыхъ слюнки текутъ, очего не зайдете? Нашъ магазинъ извѣстенъ... а что насчетъ протокола, повѣрьте, одинъ подвохъ... не сумлѣвайтесь, товары отмѣнные. Не рѣшаетесь? Странно, на вашъ вкусъ трудно угодить. Вы не любите консервовъ? Вотъ вамъ икра, балыкъ, стерлядь, окорокъ... Какъ, вы молчите? Не голодны? И ни малѣйшаго желанія попробовать? Ну, послѣ этого, мой милый, у васъ никогда аппетита не будетъ.—
Витрина глупа, не понимаетъ, что, кромѣ аппетита, еще требуется кое-что, и укоризненно хмурится: —такіе здоровые на видъ и такъ безучастны къ избраннымъ яствамъ...
Молчаніе. Изъ заднихъ рядовъ доносится урчаніе пустого желудка. Толпа смѣняется.
Мы передъ витриной фотографа. Женщи
ны, женщины, женщины. Цѣлый цвѣтникъ, разодѣтыхъ и раздѣтыхъ, задумчивыхъ, смѣющихся, танцующихъ, обнимающихся... Какія воздушныя, неземныя созданія! И если между ними затесались кавалеры, то въ качествѣ жениха или мужа, на заднемъ планѣ. Боже, что за красавицы, на подборъ, одна другой лучше. Ни одной некрасивой, ни одной, за которую не жаль было-бы отдать и жизнь, и душу, и вѣчное блаженство.
И стоятъ передъ витриной мужчины, скептически качая головами:
— Съ кого они портреты пишутъ? Вотъ, если-бы хоть разъ встрѣтить подобную женщину, съ ангельскимъ лицомъ и безконечно доброй улыбкой... кажется, всю жизнь-бы работалъ, трудился, молился на нее...
А дамы тоже думаютъ про себя:
— Ахъ, если-бъ я была такой красавицей, не пришлось-бы сидѣть на шеѣ у родителей и ловить за фалды жениховъ... не нуждаласьбы въ новой шлякѣ и не перешивала-бы старыхъ платьевъ...
А витрина лукаво подмигиваетъ и шепчетъ всѣми смѣщимися лицами:
— Я васъ сдѣлаю красавицами!
Дальше, дальше... Вотъ книжная выставка. Зеленыя, желтыя, красныя, синія обложки, какой угодно наружный видъ: шутовской и серьезный, но у каждой есть душа, и эта душа скрыта въ бѣлыхъ листахъ, въ которыхъ не всякому охота разбираться.
— Подойдите, друзья, ближе, говорятъ книжки,—не бойтесь. Мы несемъ свѣтъ и истину, хотя авторы часто скрываются во тьмѣ безвѣстности, подъ гнетомъ лжи. Мы послѣднія, которыхъ вы удостаиваете внима
ніемъ. Но разъ, милые, вы остановились, значитъ, грамотны, и намъ можно побесѣдовать. Правда, вы больше довольствуетесь пропитываніемъ заглавій и не догадываетесь, сколько человѣческаго труда положено въ маленькія книжонки. А время не ждетъ, придетъ наша очередь, и попадемъ мы въ мелочную лавку, за бочку съ дегтемъ, и лабазникъ грязными руками завернетъ тухлую колбасу въ листы. Колбасу-то вы съѣдите, а мысль бросите въ сорную яму. Такъ-то, почтеннѣйшіе... А все таки почитайте хоть названіи, намъ не жалко, можетъ быть, это заронитъ проблески мысли— все-жъ не даромъ лежать...
Толпа отходитъ. И вотъ — передъ любопытными похоронное бюро—послѣдняя стаи ція. Тутъ долго останавливаться не приходится. Гробы роскошные, съ ручательствомъ, готовые и на заказъ, со всѣми удобствами для покойниковъ. Факельщики въ крахмальныхъ рубашкахъ, изъ членовъ нѣмецкаго клуба. Лошади откормленныя. Церемоніи по соглашенію. Десять разрядовъ, цѣны общедоступныя. И все это нагло мозолитъ глаза, точно приговаривая:
— Не угодно-ли, посмотрите? Напрасно, сударь, отворачиваетесь, вѣдь, рано или поздно попадете къ намъ...
Но «сударь» спѣшитъ: зачѣмъ застаиваться тамъ, куда обязательно попадешь.
* * *
Господа, не останавливайтесь подолгу передъ витринами: если это сокращаетъ время, то значительно разрушаетъ иллюзіи.
Фланеръ.
Могиканы отошли въ сторону, но ихъ мѣсто не осталось пусто. Явились шато-кабаки, числомъ поболѣе, цѣною подешевле.
«Культура» дала плоды.
Теперь въ Петербургѣ 17 увеселительныхъ заведеній. Недаромъ столько веселящихся петербуржцевъ развелось...
Антрепренеры стараются перещеголять другъ друга и, понатужившись, часто лопаются, какъ мыльные пузыри.
ПОСЛѢДОВАТЕЛЬНОСТЬ ПУБЛИКИ.
Въ любомъ саду, при первомъ взглядѣ, Мы зримъ младенцевъ на эстрадѣ,—
Какихъ средь нихъ „артистовъ нѣтъ?! Здѣсь - юный акробатъ, одѣтъ Въ трико, ломается до поту,
А тамъ—пѣвица, въ десять лѣтъ, Гнуситъ куплеты про ,,Маскотту . Но сто-же публика глядитъ?. Взоръ у нея сердито блещетъ, Она родителей коритъ,
А дѣтямъ звонко рукоплещетъ.
Атта-Троль. Москва—Петербургу.
(Столичная почта).
Хотѣла написать о своихъ лѣтнихъ увеселеніяхъ, да противъ твоихъ кафешантанныхъ подвиговъ мнѣ совѣстно стало. Что мои скромные сады по сравненію съ твоими райскими садами? Ты до бѣлаго утра на одной ножкѣ припрыгиваешь и тру-ля-ля распѣваешь, а я все серьезничаю и квасомъ отпиваюсь. У тебя два десятка садовъ, и всѣ шато-кабаки—раздолье. А ѵ ментг всего два опереточныхъ заведенія, и тѣ не всегда сыты.
Признаться, что такое оперетка? Старая женщина, которая рядится въ модные пестрые туалеты. Нѣтъ, опереточная игра не заманка Мнѣ подавай настоящую игру—въ тотализаторъ, напримѣръ, гдѣ за 5 минутъ десятки тысячъ съ публики собираютъ. Что опереточныя красавицы, если на «Красотку» выдаютъ 500 руб. за 10? Видалъ такихъ красотокъ? Что за спортъ, если рубашки не снимаютъ, или кости не трещатъ? Вотъ циклисты, правда, до кармановъ публики еще не добрались, но по части реброкрушеній далеко ушли. Развѣ послѣдняя гонка не самоистязаніе? Но, представь, что-бы это было, еслибы на Дзевочко и Гергера тотализаторъ устроить, а? Восторгъ... Дай срокъ, все къ тому идетъ, и мы пустимъ гоночниковъ: они куда покорнѣе и выносливѣе «Маркизовъ» и «Милордовъ» . И тогда пойдетъ игра на этихъ чемпіоновъ, прахъ ихъ побери!...
Москва.
ВОПРОСИКЪ „СКАК0ВИКАа.
Кто побѣдитъ у насъ Дзевочко, Когда стрѣлою онъ летитъ? Его ни рытвина, ни кочка,
Ни даже Гергеръ не смутитъ
Въ себя въ немъ есть, признаться, вѣра И есть запасъ въ немъ свѣжихъ силъ ... Но интересно: „Мортимера11
Побилъ бы онъ иль не побилъ?
Лохм. госп.
Наши ;;бульвардье“.
Встрѣчаются два бульварныхъ пшютта.
— À! Монтеръ! Ты! Мм... Нѣтъ-ли у тебя до завтра...
— Денегъ!- Ни сантима, добрѣйшій... А у тебя? Тоже нѣтъ? Жаль. До зарѣзу нужны. Кстати: ты вчера, говорятъ, поссорился съ Фижмовой?
— Случай, заставилъ. Представь, какая исторія. Гуляю я съ пей на бульварѣ... Ну, разумѣется, въ любви объясняюсь... I опорю, э... э... э..., что для нея готовъ на все... и вдругъ она проситъ: покажите мнѣ «Пробный поцѣлуй». Понимаешь, эту новую оперетку.
— А денегъ ни-ни?
— Ну, разумѣется.. Понимаешь, положеніе! Какъ выйти? Сказать, что нѣтъ денегъ. Фи! Она, пожалуй, всѣмъ разскажетъ. 1 утъ-то я и придумалъ остроумную штуку.— «Вамъ показать «пробный поцѣлуй» спрашиваю.-—Да.— Извольте. Чмокъ! Прямо въ губы ей безещку и влѣпилъ.
— Мм... дѣйствительно, остроумно... А она... влѣпила?
— Э... э... э... пустяки. Знакомство, конечно, врозь и объ опереткѣ, конечно, ни слова!.. Вонъ идетъ Прыщиковъ: пойдемъ къ нему, не угоститъ-ли виномъ? X—ъ.
О
На бѣгахъ тотошка, Въ головѣ мечты:
Подожди немножко,
Прогоришь И ТЫ Баронъ Геньговскій.
Зигзаги.
Въ молочной.
Два посѣтителя пьютъ молоко.
— Скажите, пожалуйста, для чего это здѣсь стоитъ графинъ съ водой.
— А видите, въ противномъ случаѣ покупатели не могли-бы пожалуй постигнуть сразу всей разницы между молокомъ и водой... Для наглядности.
«•
— Петербургской Охтѣ не очень везетъ: дума хочетъ отнять у нея нѣкоторыя «вольности» .
— Да! Вотъ когда ей придется заголосить:
«Охти мнѣ, Охтенькѣ».
самого-го въ головѣ волосы, а на головѣ ничего нѣтъ. Такъ-то. А ежели твоей красавицѣ потребуется перекрасить и освѣжить прическу, мы съ удовольствіемъ и по сходной цѣнѣ. Только запомни адресъ.
Рядомъ гастрономическій магазинъ. Паштеты, трюффели, стерляди, консервы, деликатессы и пр. и пр., все это смотритъ сотнями глазъ, съ открытыми пастями, точно не сами въ ротъ лѣзутъ, а наровятъ проглотить покупателя. Тутъ неустанно толпятся любопытные: съѣдобное всегда имѣетъ поклонниковъ, потому что желудокъ растяжимое понятіе. И всѣ молча облизываются, жалостно переминаясь съ ноги на ногу. А витрина, жирная, лоснящаяся, точно упитанный лабазникъ, вызывающе распинается:
— Э, послушайте, не угодно-ли устрицъ? свѣжія, сейчасъ полученныя? или маринованныхъ угрей? Эй, вы, что сзади стоятъ, у которыхъ слюнки текутъ, очего не зайдете? Нашъ магазинъ извѣстенъ... а что насчетъ протокола, повѣрьте, одинъ подвохъ... не сумлѣвайтесь, товары отмѣнные. Не рѣшаетесь? Странно, на вашъ вкусъ трудно угодить. Вы не любите консервовъ? Вотъ вамъ икра, балыкъ, стерлядь, окорокъ... Какъ, вы молчите? Не голодны? И ни малѣйшаго желанія попробовать? Ну, послѣ этого, мой милый, у васъ никогда аппетита не будетъ.—
Витрина глупа, не понимаетъ, что, кромѣ аппетита, еще требуется кое-что, и укоризненно хмурится: —такіе здоровые на видъ и такъ безучастны къ избраннымъ яствамъ...
Молчаніе. Изъ заднихъ рядовъ доносится урчаніе пустого желудка. Толпа смѣняется.
Мы передъ витриной фотографа. Женщи
ны, женщины, женщины. Цѣлый цвѣтникъ, разодѣтыхъ и раздѣтыхъ, задумчивыхъ, смѣющихся, танцующихъ, обнимающихся... Какія воздушныя, неземныя созданія! И если между ними затесались кавалеры, то въ качествѣ жениха или мужа, на заднемъ планѣ. Боже, что за красавицы, на подборъ, одна другой лучше. Ни одной некрасивой, ни одной, за которую не жаль было-бы отдать и жизнь, и душу, и вѣчное блаженство.
И стоятъ передъ витриной мужчины, скептически качая головами:
— Съ кого они портреты пишутъ? Вотъ, если-бы хоть разъ встрѣтить подобную женщину, съ ангельскимъ лицомъ и безконечно доброй улыбкой... кажется, всю жизнь-бы работалъ, трудился, молился на нее...
А дамы тоже думаютъ про себя:
— Ахъ, если-бъ я была такой красавицей, не пришлось-бы сидѣть на шеѣ у родителей и ловить за фалды жениховъ... не нуждаласьбы въ новой шлякѣ и не перешивала-бы старыхъ платьевъ...
А витрина лукаво подмигиваетъ и шепчетъ всѣми смѣщимися лицами:
— Я васъ сдѣлаю красавицами!
Дальше, дальше... Вотъ книжная выставка. Зеленыя, желтыя, красныя, синія обложки, какой угодно наружный видъ: шутовской и серьезный, но у каждой есть душа, и эта душа скрыта въ бѣлыхъ листахъ, въ которыхъ не всякому охота разбираться.
— Подойдите, друзья, ближе, говорятъ книжки,—не бойтесь. Мы несемъ свѣтъ и истину, хотя авторы часто скрываются во тьмѣ безвѣстности, подъ гнетомъ лжи. Мы послѣднія, которыхъ вы удостаиваете внима
ніемъ. Но разъ, милые, вы остановились, значитъ, грамотны, и намъ можно побесѣдовать. Правда, вы больше довольствуетесь пропитываніемъ заглавій и не догадываетесь, сколько человѣческаго труда положено въ маленькія книжонки. А время не ждетъ, придетъ наша очередь, и попадемъ мы въ мелочную лавку, за бочку съ дегтемъ, и лабазникъ грязными руками завернетъ тухлую колбасу въ листы. Колбасу-то вы съѣдите, а мысль бросите въ сорную яму. Такъ-то, почтеннѣйшіе... А все таки почитайте хоть названіи, намъ не жалко, можетъ быть, это заронитъ проблески мысли— все-жъ не даромъ лежать...
Толпа отходитъ. И вотъ — передъ любопытными похоронное бюро—послѣдняя стаи ція. Тутъ долго останавливаться не приходится. Гробы роскошные, съ ручательствомъ, готовые и на заказъ, со всѣми удобствами для покойниковъ. Факельщики въ крахмальныхъ рубашкахъ, изъ членовъ нѣмецкаго клуба. Лошади откормленныя. Церемоніи по соглашенію. Десять разрядовъ, цѣны общедоступныя. И все это нагло мозолитъ глаза, точно приговаривая:
— Не угодно-ли, посмотрите? Напрасно, сударь, отворачиваетесь, вѣдь, рано или поздно попадете къ намъ...
Но «сударь» спѣшитъ: зачѣмъ застаиваться тамъ, куда обязательно попадешь.
* * *
Господа, не останавливайтесь подолгу передъ витринами: если это сокращаетъ время, то значительно разрушаетъ иллюзіи.
Фланеръ.