СОЛНЦЕ РОССІИ.
ПІОНЕРЪ.
Разсказъ.
Меркуловъ уже сдѣлалъ верстъ двѣнадцать и, не испытывая ни малѣйшаго утомленія, бодро продолжалъ шагать впередъ, вдыхая смолистый воздухъ лѣсной просѣки.
Былъ шестой часъ утра. По обѣимъ сторонамъ шумѣлъ густой еловый лѣсъ, временами доносился отдаленный звукъ мѣрныхъ ударовъ пароходныхъ колесъ по водѣ, трещали подъ ногами сучья. Впереди, какъ въ длинномъ корридорѣ, лежалъ синеватый туманъ, вызывавшій легкую жуть безмолвія и одиночества.
Меркуловъ шелъ и улыбался. Какъ жрецъ, постигавшій заповѣдныя тайны, недоступныя другимъ, онъ испытывалъ нѣчто въ родѣ гордости, зная напередъ, что ямы и ложбины, По которымъ онъ теперь ныряетъ, мѣсяца черезъ три будутъ засыпаны землей, и ровной сверкающей полосой ляжетъ здѣсь высокая пятисаженная насыпь. По ней будутъ проходить Полчища рабочихъ, балластные поѣзда, а лѣсъ оживится громыханіемъ желѣза, стали и свиста паровозовъ, и тихая глушь, не просыпавшаяся, быть можетъ, еще со временъ первозданнаго хаоса, поддастся жадному дыханію человѣка.
Съ лукавой улыбкой охотника, подстерегающаго вѣрную добычу, Меркуловъ всматривался въ синеватый мракъ обступившаго его лѣса, сознавая свою живую связь съ тѣми, кто вноситъ новое и борется съ упорной стариной.
Ему было двадцать три года, и удаль, молодая, горячая, рвалась изъ него наружу и бурно требовала себѣ примѣненія. Надо было сдать девять скучныхъ экзаменовъ, но онъ сдалъ только три, взялъ отпускъ и поѣхалъ на практику съ жаждой въ сутолокѣ напряженнаго труда растворить избытокъ своихъ силъ, выроставшихъ въ долгіе зимніе вечера, когда онъ сидѣлъ надъ книгами и чертежами и видѣлъ передъ собой залитую солнцемъ землю, сверканіе кирокъ, лопатъ и безпорядочныя толпы рабочихъ.
Шагая вдоль просѣки, онъ чувствовалъ себя завоевате
лемъ, который пришелъ въ чужую страну и, убѣжденный въ своей правотѣ, пускаетъ въ ходъ силу и всю изобрѣтательность своего ума.
На эту самую тему Меркуловъ наканунѣ весь вечеръ бесѣдовалъ съ товарищемъ, у котораго провелъ свободный воскресный день. Товарищъ, худой, длинный и некрасивый студентъ-путеецъ, безучастно слушалъ его восторженныя слова и махалъ рукой.
— Работать пріятно, — говорилъ онъ. — Особенно на воздухѣ. Вотъ, говорятъ, что даже занятіе могильщика въ смыслѣ гигіены лучше всякаго конторскаго труда. Но отъ восторга я далекъ. Кругомъ видишь одну эскплоатацію — рядчики, подрядчики, контръ-агенты и, чортъ ихъ знаетъ, кто тамъ еще. И ты же способствуешь имъ. Какой же тутъ восторгъ!
— А сознаніе полезности труда! — съ жаромъ подхватывалъ Меркуловъ. — Для кого и для чего строится желѣзная дорога, какъ не для народа и для вѣчности! Пойми: идетъ культура, и мы съ тобой, ну, пусть себѣ маленькіе, а всетаки піонеры. Да, вѣрно, мѣстные кержаки косо смотрятъ на новую дорогу — на то они и старовѣры, но тѣмъ пріятнѣе будетъ убѣдиться впослѣдствіи, что и они довольны.
— Это еще вопросъ, слѣдуетъ ли дѣлать людямъ добро помимо ихъ воли, — хмуро возразилъ товарищъ. — Я смотрю на свою практику такъ: работаешь на открытомъ воздухѣ, научаешься кой-чему и зарабатываешь себѣ на зиму. Вотъ и все. А насчетъ своей цивилизаторской миссіи я не думаю. Можетъ, я и цивилизаторъ, а, можетъ, и наоборотъ.
— Вотъ прозаикъ! — думалъ о товарищѣ Меркуловъ. — Разсуждаетъ, точно ему шестьдесятъ лѣтъ.
И, довольный своими здоровыми, бодрыми взглядами, онъ мысленно благодарилъ свою судьбу и благословлялъ лѣсъ, землю и чистый воздухъ, прогонявшій усталость.
Изъ чащи выглянулъ вдругъ огромный лось, испуганно посмотрѣлъ на Меркулова, но, словно убѣдившись, что студентъ не собирается причинить ему никакого вреда, спокойно сталъ переходить просѣку.
Фигура Л. Н. Толстого въ натуральную величину, исполненная изъ воска муляжистомъ анатомическаго Института
Московскаго Университета М. А. Курбатовымъ.
ПІОНЕРЪ.
Разсказъ.
Меркуловъ уже сдѣлалъ верстъ двѣнадцать и, не испытывая ни малѣйшаго утомленія, бодро продолжалъ шагать впередъ, вдыхая смолистый воздухъ лѣсной просѣки.
Былъ шестой часъ утра. По обѣимъ сторонамъ шумѣлъ густой еловый лѣсъ, временами доносился отдаленный звукъ мѣрныхъ ударовъ пароходныхъ колесъ по водѣ, трещали подъ ногами сучья. Впереди, какъ въ длинномъ корридорѣ, лежалъ синеватый туманъ, вызывавшій легкую жуть безмолвія и одиночества.
Меркуловъ шелъ и улыбался. Какъ жрецъ, постигавшій заповѣдныя тайны, недоступныя другимъ, онъ испытывалъ нѣчто въ родѣ гордости, зная напередъ, что ямы и ложбины, По которымъ онъ теперь ныряетъ, мѣсяца черезъ три будутъ засыпаны землей, и ровной сверкающей полосой ляжетъ здѣсь высокая пятисаженная насыпь. По ней будутъ проходить Полчища рабочихъ, балластные поѣзда, а лѣсъ оживится громыханіемъ желѣза, стали и свиста паровозовъ, и тихая глушь, не просыпавшаяся, быть можетъ, еще со временъ первозданнаго хаоса, поддастся жадному дыханію человѣка.
Съ лукавой улыбкой охотника, подстерегающаго вѣрную добычу, Меркуловъ всматривался въ синеватый мракъ обступившаго его лѣса, сознавая свою живую связь съ тѣми, кто вноситъ новое и борется съ упорной стариной.
Ему было двадцать три года, и удаль, молодая, горячая, рвалась изъ него наружу и бурно требовала себѣ примѣненія. Надо было сдать девять скучныхъ экзаменовъ, но онъ сдалъ только три, взялъ отпускъ и поѣхалъ на практику съ жаждой въ сутолокѣ напряженнаго труда растворить избытокъ своихъ силъ, выроставшихъ въ долгіе зимніе вечера, когда онъ сидѣлъ надъ книгами и чертежами и видѣлъ передъ собой залитую солнцемъ землю, сверканіе кирокъ, лопатъ и безпорядочныя толпы рабочихъ.
Шагая вдоль просѣки, онъ чувствовалъ себя завоевате
лемъ, который пришелъ въ чужую страну и, убѣжденный въ своей правотѣ, пускаетъ въ ходъ силу и всю изобрѣтательность своего ума.
На эту самую тему Меркуловъ наканунѣ весь вечеръ бесѣдовалъ съ товарищемъ, у котораго провелъ свободный воскресный день. Товарищъ, худой, длинный и некрасивый студентъ-путеецъ, безучастно слушалъ его восторженныя слова и махалъ рукой.
— Работать пріятно, — говорилъ онъ. — Особенно на воздухѣ. Вотъ, говорятъ, что даже занятіе могильщика въ смыслѣ гигіены лучше всякаго конторскаго труда. Но отъ восторга я далекъ. Кругомъ видишь одну эскплоатацію — рядчики, подрядчики, контръ-агенты и, чортъ ихъ знаетъ, кто тамъ еще. И ты же способствуешь имъ. Какой же тутъ восторгъ!
— А сознаніе полезности труда! — съ жаромъ подхватывалъ Меркуловъ. — Для кого и для чего строится желѣзная дорога, какъ не для народа и для вѣчности! Пойми: идетъ культура, и мы съ тобой, ну, пусть себѣ маленькіе, а всетаки піонеры. Да, вѣрно, мѣстные кержаки косо смотрятъ на новую дорогу — на то они и старовѣры, но тѣмъ пріятнѣе будетъ убѣдиться впослѣдствіи, что и они довольны.
— Это еще вопросъ, слѣдуетъ ли дѣлать людямъ добро помимо ихъ воли, — хмуро возразилъ товарищъ. — Я смотрю на свою практику такъ: работаешь на открытомъ воздухѣ, научаешься кой-чему и зарабатываешь себѣ на зиму. Вотъ и все. А насчетъ своей цивилизаторской миссіи я не думаю. Можетъ, я и цивилизаторъ, а, можетъ, и наоборотъ.
— Вотъ прозаикъ! — думалъ о товарищѣ Меркуловъ. — Разсуждаетъ, точно ему шестьдесятъ лѣтъ.
И, довольный своими здоровыми, бодрыми взглядами, онъ мысленно благодарилъ свою судьбу и благословлялъ лѣсъ, землю и чистый воздухъ, прогонявшій усталость.
Изъ чащи выглянулъ вдругъ огромный лось, испуганно посмотрѣлъ на Меркулова, но, словно убѣдившись, что студентъ не собирается причинить ему никакого вреда, спокойно сталъ переходить просѣку.
Фигура Л. Н. Толстого въ натуральную величину, исполненная изъ воска муляжистомъ анатомическаго Института
Московскаго Университета М. А. Курбатовымъ.