шала его. Можетъ быть, по этой причинѣ онъ, что называется, «довилъ моменты», когда садился за письменный столъ: онъ писалъ обыкновенно очень быстро, посвя
щая немного времени процессу писанія, такъ какъ фабулу и малѣйшія детали обдумывалъ раньше, па улицѣ, во время прогулокъ и еще чаще — за переплетаніемъ книгъ, которымъ занимался съ большой любовью.
Гаршинъ былъ большой любитель физическихъ упражненій и механическаго мастерства и даже получилъ однажды 800-рублевую премію за устройство приспособленія къ вагонамъ для перевозки хлѣба.
Въ физическомъ трудѣ больной писатель искалъ спасенья отъ своей болѣзни, но не нашелъ его.
Чувствуя приближеніе новаго проявленія безумія, Гаршинъ, 17 марта 1888 года, наканунѣ предполагавшагося отъѣзда на югъ, бросился въ пролетъ лѣстницы своей квартиры. Его подняли разбитаго, съ переломанной ногой.
На вопросъ, очень ли ему больно, умиравшій отвѣтилъ:
— Что значитъ боль въ сравненіи съ тѣмъ, что здѣсь! — И онъ указалъ на сердце...
Гаршина скоро перевезли въ больницу, гдѣ онъ впалъ въ какое-то состояніе глубокаго сна, изъ котораго не выходилъ до самой кончины— 24-го марта.
Хоронили Гаршина 26 марта на Волковомъ кладбищѣ. До самой кладбищенской церкви гробъ, съ останками покойнаго, весь усыпанный живыми цвѣтами, несли на рукахъ писатели и учащаяся молодежь. Колесница подъ бѣлымъ балдахиномъ была вся покрыта вѣнками отъ писателей, студентовъ и студентокъ, Литературнаго фонда, редакцій журналовъ, сибиряковъ и др.
Застучали комья мерзлой глины о крышку гроба, и раздался на кладбищѣ громкій плачъ. Плакали не только жена и близкіе — плакали многіе изъ публики, женщины и мужчины, плакалъ поэтъ, Плещеевъ. Русская интеллигенція хоронила не только писателя-художника «свою славу», — какъ въ своей надмогильной рѣчи I. I. Ясинскій, — но и чуднаго человѣка.
Гаршинъ пережилъ однимъ годомъ и двумя мѣсяцами своего любимаго друга-поэта Надсона, изъ-за котораго онъ разошелся съ отнесшимся къ послѣднему отрицательно поэтомъ Н. М. Минскимъ.
Прекрасное стихотвореніе, прочитанное Н. М. Минскимъ на могилѣ Гаршина, приводимое ниже въ извлеченіи, примирило съ Н. М. гаршинскихъ друзей:
Ты грустно прожилъ жизнь. Больная совѣсть вѣка Тебя отмѣтила глашатаемъ своимъ;
Въ дни злобы ты любилъ людей и человѣка И жаждалъ вѣровать, безвѣріемъ томимъ.
И ты ушелъ отъ насъ, какъ тотъ пѣвецъ больной, У славы отнятый могилы дуновеньемъ;
Какъ буря смерть прошла надъ нашимъ поколѣньемъ, Вершины всѣ скосивъ завистливой рукой.
Нѣтъ лучшихъ, кѣмъ оно гордилось и блистало, Кто сладкимъ словомъ могъ отчизнѣ посулить.
Давно-ль угасъ Надсонъ? Теперь тебя не стало...
Безъ васъ намъ тяжело, безъ васъ намъ стыдно жить!
«Горе намъ! — воскликнулъ I. I. Ясинскій, близкій другъ Гаршина, — пусть тѣнь его витаетъ надъ нами и вдохновляетъ на правду и красоту».
К. С. Баранцевичъ охарактеризовалъ Гаршина, какъ художника, сердце котораго жаждало общаго счастья. Какъ герой его разсказа, онъ, быть можетъ, «искалъ красный цвѣтокъ»,
чтобы пресѣчь зло міра.
Такъ хоронили мы, современники Гаршина, писателя-страдальца! Съ тѣхъ поръ, какъ умеръ Гаршинъ, прошла четверть вѣка, па литературномъ небосклонѣ засіяли новыя, болѣе или менѣе, яркія имена, но имя Гаршина не померкло. Оно будетъ жить, пока живъ русскій языкъ... Какъ наиболѣе выдающійся писатель литературнаго поколѣнія семидесятыхъ годовъ, Гаршинъ въ своемъ творчествѣ особенно ярко отразилъ глубокій душевный разладъ, который былъ присущъ современной ему интеллигенціи.
Студентомъ Горнаго Института онъ порывается въ 1876 г. на Балканы, но это ему не удается. Съ объявленіемъ войны Турціи, Гаршинъ записывается вольноопредѣляющимся, но война вызываетъ у него протестъ, какъ безсмысленное человѣкоистребленіе. Читающая публика ахнула, когда она читала первое художественное произведеніе молодого писателя «Четыре дня», гдѣ описанъ ужасный случай, имѣвшій мѣсто на войнѣ. Чувствомъ гуманности обвѣянъ этотъ разсказъ человѣколюбца.
Во имя любви, Гаршинъ, въ другихъ своихъ произведеніяхъ, выступаетъ съ проповѣдью борьбы со зломъ и неправдой. Эта послѣдняя проповѣдь всего ярче и въ высшей степени поэтично отразилась въ гаршинскомъ «Красномъ цвѣткѣ». Въ то же время писателя волнуетъ мысль о безплодности борьбы, нашедшая себѣ отраженіе въ поэтической сказкѣ «Attalea princeps»...
В. М. привлекалъ современниковъ не одними своими произведеніями, но и своею обаятельною личностью, всѣмъ своимъ моральнымъ складомъ, симпатичною наружностью и милымъ, задушевнымъ голосомъ.
Я никогда не забуду своихъ мимолетныхъ встрѣчъ съ Гаршинымъ на студенческихъ вечерахъ, гдѣ молодежь буквально носила его на рукахъ. Помню одинъ литературный вечеръ въ пользу фонда. Гаршинъ превосходно читалъ «Красный цвѣтокъ», но онъ долго не могъ начать чтеніе, встрѣченный бурными апплодисментами, не смолкавшими въ теченіе десяти слишкомъ минутъ и возобновившимися по окончаніи чтенья...
Какою любовью пользовался Гаршинъ — я могъ наблюдать за годъ до его кончины. Когда опустили въ могилу останки поэта С. Я. Надсона, Гаршинъ, съ дрожью въ голосѣ и со слезами на глазахъ, читалъ стихотвореніе Полонскаго. Онъ стоялъ среди молодежи, тѣсно окружившей его, крѣпко пожимавшей ему руки и слѣдовавшей за нимъ, когда онъ покидалъ кладбище...
Ни самому Гаршину, ни окружавшимъ его не приходило тогда въ голову, что смерть стоитъ и за спиною талантливаго писателя, что пройдетъ какихъ-нибудь 14 мѣсяцевъ, и сырая могила у тѣхъ-же литературныхъ мостковъ, скроетъ отъ насъ симпатичный обликъ автора немногихъ, но высокоталантливыхъ художественныхъ произведеній...
А. Е. Кауфманъ.
В. М. Гаршинъ (въ 1877 г.)
В. М. Гаршинь, послѣ излѣченія раны въ ногу, полученной на войнѣ подъ Аясларомъ
(въ 1877 г. )
В. М. Гаршинъ
(въ 1884 г. )
щая немного времени процессу писанія, такъ какъ фабулу и малѣйшія детали обдумывалъ раньше, па улицѣ, во время прогулокъ и еще чаще — за переплетаніемъ книгъ, которымъ занимался съ большой любовью.
Гаршинъ былъ большой любитель физическихъ упражненій и механическаго мастерства и даже получилъ однажды 800-рублевую премію за устройство приспособленія къ вагонамъ для перевозки хлѣба.
Въ физическомъ трудѣ больной писатель искалъ спасенья отъ своей болѣзни, но не нашелъ его.
Чувствуя приближеніе новаго проявленія безумія, Гаршинъ, 17 марта 1888 года, наканунѣ предполагавшагося отъѣзда на югъ, бросился въ пролетъ лѣстницы своей квартиры. Его подняли разбитаго, съ переломанной ногой.
На вопросъ, очень ли ему больно, умиравшій отвѣтилъ:
— Что значитъ боль въ сравненіи съ тѣмъ, что здѣсь! — И онъ указалъ на сердце...
Гаршина скоро перевезли въ больницу, гдѣ онъ впалъ въ какое-то состояніе глубокаго сна, изъ котораго не выходилъ до самой кончины— 24-го марта.
Хоронили Гаршина 26 марта на Волковомъ кладбищѣ. До самой кладбищенской церкви гробъ, съ останками покойнаго, весь усыпанный живыми цвѣтами, несли на рукахъ писатели и учащаяся молодежь. Колесница подъ бѣлымъ балдахиномъ была вся покрыта вѣнками отъ писателей, студентовъ и студентокъ, Литературнаго фонда, редакцій журналовъ, сибиряковъ и др.
Застучали комья мерзлой глины о крышку гроба, и раздался на кладбищѣ громкій плачъ. Плакали не только жена и близкіе — плакали многіе изъ публики, женщины и мужчины, плакалъ поэтъ, Плещеевъ. Русская интеллигенція хоронила не только писателя-художника «свою славу», — какъ въ своей надмогильной рѣчи I. I. Ясинскій, — но и чуднаго человѣка.
Гаршинъ пережилъ однимъ годомъ и двумя мѣсяцами своего любимаго друга-поэта Надсона, изъ-за котораго онъ разошелся съ отнесшимся къ послѣднему отрицательно поэтомъ Н. М. Минскимъ.
Прекрасное стихотвореніе, прочитанное Н. М. Минскимъ на могилѣ Гаршина, приводимое ниже въ извлеченіи, примирило съ Н. М. гаршинскихъ друзей:
Ты грустно прожилъ жизнь. Больная совѣсть вѣка Тебя отмѣтила глашатаемъ своимъ;
Въ дни злобы ты любилъ людей и человѣка И жаждалъ вѣровать, безвѣріемъ томимъ.
И ты ушелъ отъ насъ, какъ тотъ пѣвецъ больной, У славы отнятый могилы дуновеньемъ;
Какъ буря смерть прошла надъ нашимъ поколѣньемъ, Вершины всѣ скосивъ завистливой рукой.
Нѣтъ лучшихъ, кѣмъ оно гордилось и блистало, Кто сладкимъ словомъ могъ отчизнѣ посулить.
Давно-ль угасъ Надсонъ? Теперь тебя не стало...
Безъ васъ намъ тяжело, безъ васъ намъ стыдно жить!
«Горе намъ! — воскликнулъ I. I. Ясинскій, близкій другъ Гаршина, — пусть тѣнь его витаетъ надъ нами и вдохновляетъ на правду и красоту».
К. С. Баранцевичъ охарактеризовалъ Гаршина, какъ художника, сердце котораго жаждало общаго счастья. Какъ герой его разсказа, онъ, быть можетъ, «искалъ красный цвѣтокъ»,
чтобы пресѣчь зло міра.
Такъ хоронили мы, современники Гаршина, писателя-страдальца! Съ тѣхъ поръ, какъ умеръ Гаршинъ, прошла четверть вѣка, па литературномъ небосклонѣ засіяли новыя, болѣе или менѣе, яркія имена, но имя Гаршина не померкло. Оно будетъ жить, пока живъ русскій языкъ... Какъ наиболѣе выдающійся писатель литературнаго поколѣнія семидесятыхъ годовъ, Гаршинъ въ своемъ творчествѣ особенно ярко отразилъ глубокій душевный разладъ, который былъ присущъ современной ему интеллигенціи.
Студентомъ Горнаго Института онъ порывается въ 1876 г. на Балканы, но это ему не удается. Съ объявленіемъ войны Турціи, Гаршинъ записывается вольноопредѣляющимся, но война вызываетъ у него протестъ, какъ безсмысленное человѣкоистребленіе. Читающая публика ахнула, когда она читала первое художественное произведеніе молодого писателя «Четыре дня», гдѣ описанъ ужасный случай, имѣвшій мѣсто на войнѣ. Чувствомъ гуманности обвѣянъ этотъ разсказъ человѣколюбца.
Во имя любви, Гаршинъ, въ другихъ своихъ произведеніяхъ, выступаетъ съ проповѣдью борьбы со зломъ и неправдой. Эта послѣдняя проповѣдь всего ярче и въ высшей степени поэтично отразилась въ гаршинскомъ «Красномъ цвѣткѣ». Въ то же время писателя волнуетъ мысль о безплодности борьбы, нашедшая себѣ отраженіе въ поэтической сказкѣ «Attalea princeps»...
В. М. привлекалъ современниковъ не одними своими произведеніями, но и своею обаятельною личностью, всѣмъ своимъ моральнымъ складомъ, симпатичною наружностью и милымъ, задушевнымъ голосомъ.
Я никогда не забуду своихъ мимолетныхъ встрѣчъ съ Гаршинымъ на студенческихъ вечерахъ, гдѣ молодежь буквально носила его на рукахъ. Помню одинъ литературный вечеръ въ пользу фонда. Гаршинъ превосходно читалъ «Красный цвѣтокъ», но онъ долго не могъ начать чтеніе, встрѣченный бурными апплодисментами, не смолкавшими въ теченіе десяти слишкомъ минутъ и возобновившимися по окончаніи чтенья...
Какою любовью пользовался Гаршинъ — я могъ наблюдать за годъ до его кончины. Когда опустили въ могилу останки поэта С. Я. Надсона, Гаршинъ, съ дрожью въ голосѣ и со слезами на глазахъ, читалъ стихотвореніе Полонскаго. Онъ стоялъ среди молодежи, тѣсно окружившей его, крѣпко пожимавшей ему руки и слѣдовавшей за нимъ, когда онъ покидалъ кладбище...
Ни самому Гаршину, ни окружавшимъ его не приходило тогда въ голову, что смерть стоитъ и за спиною талантливаго писателя, что пройдетъ какихъ-нибудь 14 мѣсяцевъ, и сырая могила у тѣхъ-же литературныхъ мостковъ, скроетъ отъ насъ симпатичный обликъ автора немногихъ, но высокоталантливыхъ художественныхъ произведеній...
А. Е. Кауфманъ.
В. М. Гаршинъ (въ 1877 г.)
В. М. Гаршинь, послѣ излѣченія раны въ ногу, полученной на войнѣ подъ Аясларомъ
(въ 1877 г. )
В. М. Гаршинъ
(въ 1884 г. )