риста Присыпочки, Самойловъ опять блеснулъ своимъ гримомъ, въ особенности парикомъ съ мясистой шеей, образующей складки у затылка. Онъ вызывалъ хохотъ всякій разъ, какъ поворачивался спиной къ публикѣ.
Пораженные виртуозностью Самойлова, авторы стали сочинять для него пьесы съ переодѣваніями и техническими эффектами, вродѣ «Актера», или «Нашествія иноплеменныхъ», гдѣ Самойловъ игралъ старуху. Для него же былъ впослѣдствіи написанъ и «Фролъ Скабѣевъ».
Наконецъ-то блескъ его таланта могъ проявиться въ роляхъ Альмавивы, іезуита Радена («Вѣчный жидъ»), юродиваго Мити («Смерть Ляпунова») и Швохнева («Игроки»).
Получивъ право на бенефисъ, черезъ 10 лѣтъ службы, Самойловъ поставилъ для себя пьесу Яфимовича «Отставной театральный музыкантъ и княгиня». Она, собственно, предназначалась для Мартынова, но тотъ не являлся почему-то изъ отпуска, и дирекція передала пьесу Самойлову, впервые обнаружившему здѣсь трогательность и теплоту своего дарованія. Государь лично благодарилъ его и приказалъ выдать подарокъ.
Съ расцвѣтомъ русской драматургіи въ 50-хъ годахъ, Самойловъ уже могъ вполнѣ выявиться. Блестящій по техникѣ, творящій какъ-бы чудеса на сценѣ и въ то же время задушевный талантъ его не зналъ соперниковъ въ такихъ роляхъ, гдѣ внѣшнее великолѣпіе сочеталось съ умомъ и чувствомъ. Никто не умѣлъ такъ изобразить стариннаго русскаго барина въ пьесѣ Пальма, графа въ «Провинціалкѣ», Волынскаго въ «Ледяномъ домѣ» и — перлъ созданія Самойлова — «Ришелье».
Всевозможными акцептами онъ владѣлъ въ совершенствѣ, хотя и не зналъ иностранныхъ языковъ. Кречинскаго онъ игралъ типичнымъ полякомъ и при самомъ входѣ оттѣнялъ его шулерство, такъ искуссно бросая черезъ всю сцену перчатки въ цилиндръ, что никто уже не сомнѣвался въ его «ловкости рукъ». Еврей въ «Скупомъ рыцарѣ», французъ«Гувернеръ», англичанинъ въ «Купленномъ выстрѣлѣ», нѣмецъ въ комедіи «Мужья одолѣли», и чухонецъ, пѣвшій куплеты — все это были шедевры сценическаго искусства.
По поводу незнанія Самойловымъ языковъ существуетъ нѣсколько анекдотовъ, а
примѣръ, приходитъ онъ вмѣстѣ съ Маріусомъ Петина въ какой-то парижскій магазинъ и говоритъ:
— Quellque chose extraordinaire. *)
Приказчикъ роется, показываетъ ему, но Самойловъ все отвергаетъ.
— Non, се nʼest pas ça... Quelque chose extraordinaire **)
Наконецъ, измученный приказчикъ вѣжливо заявляеть:
— Pardon monsieur, veus ѵoуе tout dens
notre magasin, mais nous nʼavons rien dʼextraordinaire dans ce moment excepté vous, monsieur ***).
Приказчикъ и не подозрѣвалъ, до какой степени онъ былъ правъ.
Съ 60-хъ годовъ, по смерти Мартынова и Максимова, Самойловъ уже безраздѣльно царитъ на Александринской сценѣ, поражая сво
имъ разнообразіемъ. Съ одной стороны, вдохновившись гастролями Ольриджа, онъ играетъ «Короля Лира» «Шейлока». «Гамлета». За тѣмъ Франца Моора, Дмитрія Самозванца, а съ другой — Михѣича въ «Ночномъ», учителя въ «Трудовомъ хлѣбѣ» и «Въ чужомъ пиру... », Крутикова въ «Шутникахъ» и даетъ безсмертіе та
кимъ ничтожнымъ пьесамъ, какъ «Воробушки».
Въ это время большимъ театральнымъ событіемъ была «Смерть Іоанна Грознаго», и Самойловъ былъ наиболѣе удачнымъ исполнителемъ Грознаго, сравнительно съ Павломъ Васильевымъ и Шумскимъ, но самъ онъ не былъ удовлетворенъ своимъ созданіемъ и отказался впослѣдствіи отъ роли, несмотря на тріумфъ. Это дало поводъ Петру Каратыгину ѣдко замѣтить: «Видалъ я на сценѣ Павла Васильевича, Василія Васильевича и Сергѣя Васильевича, а Ивана Васильевича такъ и не видѣлъ».
Къ своему творчеству Самойловъ относился необыкновенно тщательно. Обдумавъ внѣшній обликъ роли, онъ обыкновенно писалъ эскизъ акварелью. Болѣе сотни такихъ эскизовъ хра
нится въ Императорской Публичной Библіотекѣ.
Но, будучи требователенъ къ себѣ, онъ не щадилъ иногда и партнеровъ, проявлявшихъ небрежность на сценѣ. Такъ, играя «Чиновникасъ г-жей Владиміровой, онъ никакъ не могъ пріучить ее уходить съ нимъ подъ руку въ лѣвую дверь, а не въ правую. Наступаетъ день спектакля. Владимірова беретъ Самойлова подъ руку и, по обыкновенію, не знаетъ, куда ей итти. Какъ-будто по пьесѣ, она спрашиваетъ кавалера:
— Въ которую-же дверь мы пойдемъ?
— Извините, графиня, отвѣчаетъ Самойловъ, я вѣдь впервые имѣю
удовольствіе быть въ вашемъ домѣ, а потому не знаю его ходовъ и выходовъ.
Растерянная актриса ушла, конечно, вправо.
Пристально разрабатывая каждую роль, Самойловъ не придавалъ главнаго значенія тексту, приравнивая его къ либретто, и, какъ многіе большіе артисты, нерѣдко шелъ по суфлеру, но никогда не читалъ на репетиціи по тетрадкѣ.
По этому поводу вспоминается такой эпизодъ: репетируютъ пьесу Дьяченко и Самойловъ ъ-че ъ-то расходится съ суфлеромъ:
— Василій Васильевичъ, — замѣчаетъ послѣдній, — эти слова зачеркнуты.
— Да, да, я и забылъ — спохватывается Самойловъ, — удивительная у меня странность. Постоянно помню лучше всего изъ роли то, что именно вычеркнуто.
Дьяченко беретъ его за талію и говоритъ:
— Вы бы, Василій Васильевичъ, по этой причинѣ взяли бы и перечеркнули всю роль сплошь. Дѣло-то, значитъ, пошло бы лучше.
*) Что-нибудь необыкновенное.
**) Нѣтъ это не то... Что-нибудь необыкновенное.
***) Простите, сударь, вы видите все, находящееся въ нашемъ магазинѣ, но въ настоящій моментъ мы не имѣемъ ничего необыкновеннаго за исключеніемъ васъ, сударь.
Портретъ В. В. Самойлова.
Изъ театральнаго музея В. В. Протопопова.
Пораженные виртуозностью Самойлова, авторы стали сочинять для него пьесы съ переодѣваніями и техническими эффектами, вродѣ «Актера», или «Нашествія иноплеменныхъ», гдѣ Самойловъ игралъ старуху. Для него же былъ впослѣдствіи написанъ и «Фролъ Скабѣевъ».
Наконецъ-то блескъ его таланта могъ проявиться въ роляхъ Альмавивы, іезуита Радена («Вѣчный жидъ»), юродиваго Мити («Смерть Ляпунова») и Швохнева («Игроки»).
Получивъ право на бенефисъ, черезъ 10 лѣтъ службы, Самойловъ поставилъ для себя пьесу Яфимовича «Отставной театральный музыкантъ и княгиня». Она, собственно, предназначалась для Мартынова, но тотъ не являлся почему-то изъ отпуска, и дирекція передала пьесу Самойлову, впервые обнаружившему здѣсь трогательность и теплоту своего дарованія. Государь лично благодарилъ его и приказалъ выдать подарокъ.
Съ расцвѣтомъ русской драматургіи въ 50-хъ годахъ, Самойловъ уже могъ вполнѣ выявиться. Блестящій по техникѣ, творящій какъ-бы чудеса на сценѣ и въ то же время задушевный талантъ его не зналъ соперниковъ въ такихъ роляхъ, гдѣ внѣшнее великолѣпіе сочеталось съ умомъ и чувствомъ. Никто не умѣлъ такъ изобразить стариннаго русскаго барина въ пьесѣ Пальма, графа въ «Провинціалкѣ», Волынскаго въ «Ледяномъ домѣ» и — перлъ созданія Самойлова — «Ришелье».
Всевозможными акцептами онъ владѣлъ въ совершенствѣ, хотя и не зналъ иностранныхъ языковъ. Кречинскаго онъ игралъ типичнымъ полякомъ и при самомъ входѣ оттѣнялъ его шулерство, такъ искуссно бросая черезъ всю сцену перчатки въ цилиндръ, что никто уже не сомнѣвался въ его «ловкости рукъ». Еврей въ «Скупомъ рыцарѣ», французъ«Гувернеръ», англичанинъ въ «Купленномъ выстрѣлѣ», нѣмецъ въ комедіи «Мужья одолѣли», и чухонецъ, пѣвшій куплеты — все это были шедевры сценическаго искусства.
По поводу незнанія Самойловымъ языковъ существуетъ нѣсколько анекдотовъ, а
примѣръ, приходитъ онъ вмѣстѣ съ Маріусомъ Петина въ какой-то парижскій магазинъ и говоритъ:
— Quellque chose extraordinaire. *)
Приказчикъ роется, показываетъ ему, но Самойловъ все отвергаетъ.
— Non, се nʼest pas ça... Quelque chose extraordinaire **)
Наконецъ, измученный приказчикъ вѣжливо заявляеть:
— Pardon monsieur, veus ѵoуе tout dens
notre magasin, mais nous nʼavons rien dʼextraordinaire dans ce moment excepté vous, monsieur ***).
Приказчикъ и не подозрѣвалъ, до какой степени онъ былъ правъ.
Съ 60-хъ годовъ, по смерти Мартынова и Максимова, Самойловъ уже безраздѣльно царитъ на Александринской сценѣ, поражая сво
имъ разнообразіемъ. Съ одной стороны, вдохновившись гастролями Ольриджа, онъ играетъ «Короля Лира» «Шейлока». «Гамлета». За тѣмъ Франца Моора, Дмитрія Самозванца, а съ другой — Михѣича въ «Ночномъ», учителя въ «Трудовомъ хлѣбѣ» и «Въ чужомъ пиру... », Крутикова въ «Шутникахъ» и даетъ безсмертіе та
кимъ ничтожнымъ пьесамъ, какъ «Воробушки».
Въ это время большимъ театральнымъ событіемъ была «Смерть Іоанна Грознаго», и Самойловъ былъ наиболѣе удачнымъ исполнителемъ Грознаго, сравнительно съ Павломъ Васильевымъ и Шумскимъ, но самъ онъ не былъ удовлетворенъ своимъ созданіемъ и отказался впослѣдствіи отъ роли, несмотря на тріумфъ. Это дало поводъ Петру Каратыгину ѣдко замѣтить: «Видалъ я на сценѣ Павла Васильевича, Василія Васильевича и Сергѣя Васильевича, а Ивана Васильевича такъ и не видѣлъ».
Къ своему творчеству Самойловъ относился необыкновенно тщательно. Обдумавъ внѣшній обликъ роли, онъ обыкновенно писалъ эскизъ акварелью. Болѣе сотни такихъ эскизовъ хра
нится въ Императорской Публичной Библіотекѣ.
Но, будучи требователенъ къ себѣ, онъ не щадилъ иногда и партнеровъ, проявлявшихъ небрежность на сценѣ. Такъ, играя «Чиновникасъ г-жей Владиміровой, онъ никакъ не могъ пріучить ее уходить съ нимъ подъ руку въ лѣвую дверь, а не въ правую. Наступаетъ день спектакля. Владимірова беретъ Самойлова подъ руку и, по обыкновенію, не знаетъ, куда ей итти. Какъ-будто по пьесѣ, она спрашиваетъ кавалера:
— Въ которую-же дверь мы пойдемъ?
— Извините, графиня, отвѣчаетъ Самойловъ, я вѣдь впервые имѣю
удовольствіе быть въ вашемъ домѣ, а потому не знаю его ходовъ и выходовъ.
Растерянная актриса ушла, конечно, вправо.
Пристально разрабатывая каждую роль, Самойловъ не придавалъ главнаго значенія тексту, приравнивая его къ либретто, и, какъ многіе большіе артисты, нерѣдко шелъ по суфлеру, но никогда не читалъ на репетиціи по тетрадкѣ.
По этому поводу вспоминается такой эпизодъ: репетируютъ пьесу Дьяченко и Самойловъ ъ-че ъ-то расходится съ суфлеромъ:
— Василій Васильевичъ, — замѣчаетъ послѣдній, — эти слова зачеркнуты.
— Да, да, я и забылъ — спохватывается Самойловъ, — удивительная у меня странность. Постоянно помню лучше всего изъ роли то, что именно вычеркнуто.
Дьяченко беретъ его за талію и говоритъ:
— Вы бы, Василій Васильевичъ, по этой причинѣ взяли бы и перечеркнули всю роль сплошь. Дѣло-то, значитъ, пошло бы лучше.
*) Что-нибудь необыкновенное.
**) Нѣтъ это не то... Что-нибудь необыкновенное.
***) Простите, сударь, вы видите все, находящееся въ нашемъ магазинѣ, но въ настоящій моментъ мы не имѣемъ ничего необыкновеннаго за исключеніемъ васъ, сударь.
Портретъ В. В. Самойлова.
Изъ театральнаго музея В. В. Протопопова.