Болгарская живопись.
бросить въ лицо лопату снѣга или крѣпко натереть уши.
— Послушайте, — оживился Гангулинъ, — я вспомнилъ разсказъ о томъ, какъ одна сельская учительница...
Онъ не договорилъ, такъ какъ въ сѣняхъ — скрипнуло треснулъ настилъ, раздались увѣси
стые шаги, и дверь стремительно распахнулась, взрывая теплую духоту помѣщенія хлынувшимъ изъ сѣней холодомъ. Ячевскій всталъ. Вошедшій остановился у печки.
III.
— Кто это? — спросилъ, недоумѣвая, Гангулинъ. Въ полумракѣ чернѣла высокая фигура закутаннаго человѣка, онъ сказалъ низкимъ, незнакомымъ всѣмъ, голосомъ:
— Вы — ссыльные?
— А вы кто? — спросилъ, зажигая спичку, Ячевскій — мы — да, ссыльные.
Передъ нимъ стоялъ покрытый до пятъ мѣховой одеждой широкоплечій, неопредѣленнаго возраста, человѣкъ. Въ обледѣнѣвшемъ отъ, дыханія вырѣзѣ малицы *) скупо улыбалось красное отъ мороза лицо, безусое, скуластаго типа; спутанные русые волосы выби
вались изъ-подъ шапки на круглый лобъ, черные, непринужденно внимательные глаза поочередно смотрѣли на присутствующихъ. Спичка погасла.
— Я тоже ссыльный, — однотонно
и быстро сказалъ вошедшій, — я бѣгу изъ Усть-Цыльмы, сюда меня довезъ здѣшній мужикъ... Я разсказываю все, вамъ нужно знать, почему и какъ я зашелъ сюда...
— Зачѣмъ же, все равно, — немного теряясь, перебилъ Ячевскій, — садитесь, все равно.
— Нѣтъ, я скажу. — Рѣчь бѣглеца потекла медленнѣе; — здѣсь городъ, я ѣду на вольныхъ перекладныхъ, паспортъ фальшивый, мужикъ ищетъ лошадей на слѣдующій перегонъ, сидѣть въ избѣ, среди разбуженныхъ мужиковъ и бабъ, быть на глазахъ, врать, ждать, можетъ быть — часъ, — неудобно. У нихъ памятливые глаза. Ямщикъ указалъ васъ, я зашелъ, а теперь разрѣшите мнѣ ожидать у васъ.
— Странно спрашивать, — сдержанно отозвался Кислицынъ.
— Да, садитесь, какія же церемоніи, — засмѣялся Ячевскій. — Какъ вамъ удобнѣе. Но вотъ темно, это случайно, а непріятно.
— Мы придумаемъ, — сказалъ не
извѣстный и что-то проговорилъ заглушеннымъ одеждой голосомъ;
онъ скидывалъ малицу, ворочаясь и принимая въ темнотѣ уродливыя очертанія и пыхтя. Мѣхъ шумно упалъ на полъ. — Да, — отдуваясь,
но заботливо и покойно продолжалъ онъ; — я говорю — нѣтъ ли у васъ лампадки?
— Ну, какъ же мы про это забыли, — радостно удивился Ячевскій, — конечно, есть.
Онъ скрылся въ углу, затѣмъ осторожно поставилъ на столъ запыленную лампадку и зажегъ фитиль. Остатки масла, треща, прососались сквозь нагаръ огонькомъ величиною съ орѣхъ, мѣсячное окно померкло, тѣни людей, колеблясь, перегнулись у потолка.
Проѣзжій, въ свою очередь, быстро пробѣжалъ взглядомъ по усатому, съ дѣтскими глазами, лицу Кислицына, брезгливымъ чертамъ Гангулина, задумчиво
му, легкому профилю Ячев
скаго, и, двигая подъ собой стулъ, подсѣлъ къ свѣту, застегнувъ на всѣ пуговицы двубортный темный пиджакъ, изъ-подъ котораго, шарфомъ обведя короткую шею, торчалъ русскій воротникъ кумачевой рубахи.
Гангулинъ, потупясь, разсматривалъ ногти, Ячевскій обдумывалъ положеніе, а Кислицынъ спросилъ:
— Вы давно въ ссылкѣ?
— Шесть дней, — показывая улыбкой бѣлые зубы, сказалъ проѣзжій.
Гангулинъ взглянулъ на него круглыми глазами, проговоривъ: — Быстро.
— Быстро? Что?
— Быстро вы убѣгаете, очертя голову, стремительно.
— Такъ какъ же, — сказалъ проѣзжій, — я не могу путешествовать съ меланхолическимъ томнымъ видомъ, скандировать, останавливая лошадей на лѣсныхъ полянахъ, чувствительные стихи, а затѣмъ, потребовавъ на станціи къ курицѣ бутылку вина, ковырять въ зубахъ передъ каминной рѣшеткой, вытягивая къ тлѣющимъ углямъ благородныя, но усталыя ноги... Я впопыхахъ...
Онъ, поднявъ брови, ждалъ, когда разсмѣются всѣ и, дождавшись, громко захохоталъ самъ.
— Значитъ, — сказалъ Гангулинъ, — значитъ, вы улепетываете?
— Вотъ именно. — Проѣзжій, вытащивъ
*) Мѣховой мѣшокъ съ капюшономъ и рукавами.
«Пейзажъ».
М. Георгіевъ.
Портретъ Словейкова.
Михайловъ.
«Серьезный разговоръ».
М. Георгіевъ.
бросить въ лицо лопату снѣга или крѣпко натереть уши.
— Послушайте, — оживился Гангулинъ, — я вспомнилъ разсказъ о томъ, какъ одна сельская учительница...
Онъ не договорилъ, такъ какъ въ сѣняхъ — скрипнуло треснулъ настилъ, раздались увѣси
стые шаги, и дверь стремительно распахнулась, взрывая теплую духоту помѣщенія хлынувшимъ изъ сѣней холодомъ. Ячевскій всталъ. Вошедшій остановился у печки.
III.
— Кто это? — спросилъ, недоумѣвая, Гангулинъ. Въ полумракѣ чернѣла высокая фигура закутаннаго человѣка, онъ сказалъ низкимъ, незнакомымъ всѣмъ, голосомъ:
— Вы — ссыльные?
— А вы кто? — спросилъ, зажигая спичку, Ячевскій — мы — да, ссыльные.
Передъ нимъ стоялъ покрытый до пятъ мѣховой одеждой широкоплечій, неопредѣленнаго возраста, человѣкъ. Въ обледѣнѣвшемъ отъ, дыханія вырѣзѣ малицы *) скупо улыбалось красное отъ мороза лицо, безусое, скуластаго типа; спутанные русые волосы выби
вались изъ-подъ шапки на круглый лобъ, черные, непринужденно внимательные глаза поочередно смотрѣли на присутствующихъ. Спичка погасла.
— Я тоже ссыльный, — однотонно
и быстро сказалъ вошедшій, — я бѣгу изъ Усть-Цыльмы, сюда меня довезъ здѣшній мужикъ... Я разсказываю все, вамъ нужно знать, почему и какъ я зашелъ сюда...
— Зачѣмъ же, все равно, — немного теряясь, перебилъ Ячевскій, — садитесь, все равно.
— Нѣтъ, я скажу. — Рѣчь бѣглеца потекла медленнѣе; — здѣсь городъ, я ѣду на вольныхъ перекладныхъ, паспортъ фальшивый, мужикъ ищетъ лошадей на слѣдующій перегонъ, сидѣть въ избѣ, среди разбуженныхъ мужиковъ и бабъ, быть на глазахъ, врать, ждать, можетъ быть — часъ, — неудобно. У нихъ памятливые глаза. Ямщикъ указалъ васъ, я зашелъ, а теперь разрѣшите мнѣ ожидать у васъ.
— Странно спрашивать, — сдержанно отозвался Кислицынъ.
— Да, садитесь, какія же церемоніи, — засмѣялся Ячевскій. — Какъ вамъ удобнѣе. Но вотъ темно, это случайно, а непріятно.
— Мы придумаемъ, — сказалъ не
извѣстный и что-то проговорилъ заглушеннымъ одеждой голосомъ;
онъ скидывалъ малицу, ворочаясь и принимая въ темнотѣ уродливыя очертанія и пыхтя. Мѣхъ шумно упалъ на полъ. — Да, — отдуваясь,
но заботливо и покойно продолжалъ онъ; — я говорю — нѣтъ ли у васъ лампадки?
— Ну, какъ же мы про это забыли, — радостно удивился Ячевскій, — конечно, есть.
Онъ скрылся въ углу, затѣмъ осторожно поставилъ на столъ запыленную лампадку и зажегъ фитиль. Остатки масла, треща, прососались сквозь нагаръ огонькомъ величиною съ орѣхъ, мѣсячное окно померкло, тѣни людей, колеблясь, перегнулись у потолка.
Проѣзжій, въ свою очередь, быстро пробѣжалъ взглядомъ по усатому, съ дѣтскими глазами, лицу Кислицына, брезгливымъ чертамъ Гангулина, задумчиво
му, легкому профилю Ячев
скаго, и, двигая подъ собой стулъ, подсѣлъ къ свѣту, застегнувъ на всѣ пуговицы двубортный темный пиджакъ, изъ-подъ котораго, шарфомъ обведя короткую шею, торчалъ русскій воротникъ кумачевой рубахи.
Гангулинъ, потупясь, разсматривалъ ногти, Ячевскій обдумывалъ положеніе, а Кислицынъ спросилъ:
— Вы давно въ ссылкѣ?
— Шесть дней, — показывая улыбкой бѣлые зубы, сказалъ проѣзжій.
Гангулинъ взглянулъ на него круглыми глазами, проговоривъ: — Быстро.
— Быстро? Что?
— Быстро вы убѣгаете, очертя голову, стремительно.
— Такъ какъ же, — сказалъ проѣзжій, — я не могу путешествовать съ меланхолическимъ томнымъ видомъ, скандировать, останавливая лошадей на лѣсныхъ полянахъ, чувствительные стихи, а затѣмъ, потребовавъ на станціи къ курицѣ бутылку вина, ковырять въ зубахъ передъ каминной рѣшеткой, вытягивая къ тлѣющимъ углямъ благородныя, но усталыя ноги... Я впопыхахъ...
Онъ, поднявъ брови, ждалъ, когда разсмѣются всѣ и, дождавшись, громко захохоталъ самъ.
— Значитъ, — сказалъ Гангулинъ, — значитъ, вы улепетываете?
— Вотъ именно. — Проѣзжій, вытащивъ
*) Мѣховой мѣшокъ съ капюшономъ и рукавами.
«Пейзажъ».
М. Георгіевъ.
Портретъ Словейкова.
Михайловъ.
«Серьезный разговоръ».
М. Георгіевъ.