— Вотъ что, моя прелесть — а, вѣдь, вамъ скучно со мною. — Слава Богу, догадались.
— Да, я бываю иногда догадливъ — продолжалъ Яковлевъ. — И наши отношенія неопредѣленныя, и это меня затрудняеть. И этому надо ложить конецъ. Я хочу вашей зависимости отъ меня, дѣточка. Что вы, напримѣрь, дѣлали на литературномъ утрѣ? — То-есть, какъ дѣлала? — Ну, играли, пѣли? — Я декламировала.
— Декламацію знаете?
— Изучала. На драматическихъ курсахъ.
— Ну, вотъ, — помолчавъ, произнесъ онъ — и все ходилъ по кабинету, переваливаясь, какъ медвѣдь. — Я плохо произношу слова. Можетъ быть, мнѣ захотѣлось бы въ городской думѣ — я мѣчу въ гласные — произносить рѣчи. Такъ вы мнѣ должны помочь... Гм, гм... Ну, еще что?
— Да ужъ говорите все, что отъ меня хотите, — вскричала Любовь Карловна.
Но онъ только отдувался. — Вы не обѣдали? — спросилъ онъ. — Нѣтъ.
— А уже поздно. Поѣдемте къ Эрнесту.
Ради нея онъ второй раз сѣлъ обѣдать.
Яковлевъ могъ бы справиться, что въ томъ домѣ на Большомъ, откуда Люба вышла, нѣтъ никакого клуба, и это нѣсколько безпокоило молодую дѣвушку. Она стала внимательнѣе и уступчивѣе. Онъ поцѣловалъ ее въ сгибъ локтя послѣ бокала кордонъ-вера въ отдѣльномъ кабинетѣ. Потомъ онъ захотѣлъ непремѣнно проводить ее домой. Нѣсколько разъ на автомобилѣ онъ подвозилъ ее къ воротамъ одной отдаленной улицы на Васильевскомъ островѣ. Теперь Люба, однако, попросила отвезти ее на Большую Монетную, такъ какъ она условилась ночевать у подруги.
Оставшись одинъ, Александръ Пафнутьевичъ не могъ заснуть. День былъ обыкновенный, на биржѣ собраній не было, и онъ сталъ поздно. Жгучее любопытство разгоралось у него въ груди. Онъ надѣлъ черный сюртукъ и къ двумъ часамъ отправился на Васильевскій островъ.
Съ трудомъ нашелъ онъ квартиру, гдѣ жила Любовь Карловна. Онъ заплатилъ дворнику рубль за цѣлый рядъ справокъ, и только проницательная дворничиха навела его на слѣдъ.
— Этакая бѣлобрысая и шляпа на ней, что тебѣ овинъ — вотъ, вотъ, видала я, какъ вы на машинѣ привозили ее! Чтожъ, барышня хорошая. Личикомъ ужъ больно пригожа, щупла развѣ. Ну, да найдется хорошій человѣкъ, подкормитъ, — съ лукавой усмѣшкой замѣтила она. — А только ее дома нѣтъ — не ночевала, должно, а каждый день уходитъ въ десятомъ часу. Въ конторѣ, что-ли, служитъ — толкомъ отъ нея не добьешься, гдѣ она пропадаетъ.
— Мнѣ къ ея бабушкѣ надо.
Дворникъ и дворничиха переглянулись:
— Пожалуй, тогда не она. — У этой бабушки никакой нѣтъ, а живетъ она съ отцомъ и съ матерью... а онъ у слесаря работаетъ, два рубля въ день получаетъ, и еще братъ у ней на фабрикѣ. Ну, кое-какъ живутъ. Макаръ Васильевичъ непьющій человѣкъ.
— Ея отецъ Макаръ?
— Макаръ Васильевичъ.
— А она Любовь Карловна.
— Не она, нѣтъ. Людмилой зовутъ ее.
— Послушайте. Можетъ, я ошибся.
Александръ Пафнутьевичъ опять описалъ ее.
— Шляпа одна съ бѣлымъ перомъ, а другая съ темно
алымъ...
— Зонтикъ эда
кій... она, она, вертючая!.. Пожалуй, чего и наврала вамъ... Языкастая... Ей слово, а она двадцать! —
Она и есть. Анисья, проводи ихъ, пущай посмотрятъ, какъ живутъ рабочіе люди.
Слесарь Макаръ Прижилинъ обиталъ въ подвалѣ въ двухъ комнатахъ съ кухней. Не старая женщина съ измученнымъ лицомъ, проросшимъ
кухонной копотью, встрѣтила незнакомаго барина поклономъ и вопросомъ.
— Вамъ что же угодно?
— А мнѣ... слесарную работу вашъ мужъ принимаетъ?
— На недѣлѣ занятъ онъ, а по воскресеньямъ что починить — милости просимъ... а какая работа?
— Граммофонъ, — выпалилъ Яковлевъ.
— Не знаю, можетъ ли ужъ онъ.
— А тутъ еще барышня объявила, что желаетъ быть чтицей.
— Дочь моя. Прошу васъ — садитесь.
— Любовь Карловна?
Женщина улыбнулась.
— Мы-то ее Людмилой зовемъ, а отецъ ейный Макаръ... Ну, да ужъ, какъ хочетъ... У ней свои фантазіи.
Нашла она, говоритъ, мѣсто, только, говоритъ, жалованье ей не платитъ ейный господинъ. Есть такіе безсовѣстные. Падарочками отдѣлывается, а какой толкъ въ тряпкахъ, да въ бездѣлушкахъ, кабы солидное что подарилъ... бѣлья дюжину, либо вотъ осень настала, шубку. А съ утра бѣгаетъ, до поздней ночи пропадаетъ, — все ему угождаетъ. Потеряетъ себя — дура будетъ.
— Золотыя слова ваши, — сказалъ маклеръ. — Отчего же вы дочь свою по фабричной линіи не повели?
— Мужъ образованіе далъ. Городское училище кончила. Знаете ли, господинъ, жаль дѣвочку, а она способная. На фабрикѣ или въ бѣлошвейной пятнадцать рублей дадутъ и жилы вымотаютъ... Горе трудовой хлѣбъ... А вамъ тоже чтица необходима?
— Ужъ коли на мѣстѣ, я перебивать не стану. — А сколько бы вы ей дали? Я поговорю съ ней.
— Нѣтъ, ужъ такое дѣло заглазно не подходитъ. Что же, дома Людмила не ночуетъ?
— У подруги иногда и заночуетъ. Нѣтъ, она у насъ — что-что а еще балованная. Вы бы адресъ оставили.
— Я напишу письмецо, — пообѣщалъ онъ.
IV.
Тосковалъ и злился Яковлевъ. Выкурилъ пять сигаръ. Передъ вечеромъ впорхнула къ нему Любовь Карловна. Она была въ новомъ платьѣ, подаренномъ ей Александромъ Пафнутьевичемъ, отъ нея пахло тонкими духами, глаза сверкали, какъ двѣ звѣзды, на бѣлокуромъ лицѣ, и брови были подведены, что было лишнее, потому что и безъ того онѣ были красивыя и темныя.
— Ну-съ, садитесь, Любовь Макаровна, — весело посмотрѣвъ на нее, сказалъ Яковлевъ.
Она, какъ мышка, оскалила бѣлые зубы. — Почему Макаровна?
Но вдругъ разсмѣялась и махнула рукой.
Она подбѣжала къ нему, приложила обѣ руки къ его щекамъ и, прижавшись къ нему, сказала:
— Потому что видишь, какая я хорошенькая. — А почему ты такая лгунья?
Къ постановкѣ «Натали Пушкиной» Вл. Боцяновскаго.
Изъ альбома Е. Н. Ушаковой.
Рисунокъ А. С. Пушкина (Натали? )
Къ постановкѣ «Натали Пушкиной» Вл. Боцяновскаго.
Изъ альбома E. Н. Ушаковой.
Рисунокъ А. С. Пушкина (Натали? )
— Да, я бываю иногда догадливъ — продолжалъ Яковлевъ. — И наши отношенія неопредѣленныя, и это меня затрудняеть. И этому надо ложить конецъ. Я хочу вашей зависимости отъ меня, дѣточка. Что вы, напримѣрь, дѣлали на литературномъ утрѣ? — То-есть, какъ дѣлала? — Ну, играли, пѣли? — Я декламировала.
— Декламацію знаете?
— Изучала. На драматическихъ курсахъ.
— Ну, вотъ, — помолчавъ, произнесъ онъ — и все ходилъ по кабинету, переваливаясь, какъ медвѣдь. — Я плохо произношу слова. Можетъ быть, мнѣ захотѣлось бы въ городской думѣ — я мѣчу въ гласные — произносить рѣчи. Такъ вы мнѣ должны помочь... Гм, гм... Ну, еще что?
— Да ужъ говорите все, что отъ меня хотите, — вскричала Любовь Карловна.
Но онъ только отдувался. — Вы не обѣдали? — спросилъ онъ. — Нѣтъ.
— А уже поздно. Поѣдемте къ Эрнесту.
Ради нея онъ второй раз сѣлъ обѣдать.
Яковлевъ могъ бы справиться, что въ томъ домѣ на Большомъ, откуда Люба вышла, нѣтъ никакого клуба, и это нѣсколько безпокоило молодую дѣвушку. Она стала внимательнѣе и уступчивѣе. Онъ поцѣловалъ ее въ сгибъ локтя послѣ бокала кордонъ-вера въ отдѣльномъ кабинетѣ. Потомъ онъ захотѣлъ непремѣнно проводить ее домой. Нѣсколько разъ на автомобилѣ онъ подвозилъ ее къ воротамъ одной отдаленной улицы на Васильевскомъ островѣ. Теперь Люба, однако, попросила отвезти ее на Большую Монетную, такъ какъ она условилась ночевать у подруги.
Оставшись одинъ, Александръ Пафнутьевичъ не могъ заснуть. День былъ обыкновенный, на биржѣ собраній не было, и онъ сталъ поздно. Жгучее любопытство разгоралось у него въ груди. Онъ надѣлъ черный сюртукъ и къ двумъ часамъ отправился на Васильевскій островъ.
Съ трудомъ нашелъ онъ квартиру, гдѣ жила Любовь Карловна. Онъ заплатилъ дворнику рубль за цѣлый рядъ справокъ, и только проницательная дворничиха навела его на слѣдъ.
— Этакая бѣлобрысая и шляпа на ней, что тебѣ овинъ — вотъ, вотъ, видала я, какъ вы на машинѣ привозили ее! Чтожъ, барышня хорошая. Личикомъ ужъ больно пригожа, щупла развѣ. Ну, да найдется хорошій человѣкъ, подкормитъ, — съ лукавой усмѣшкой замѣтила она. — А только ее дома нѣтъ — не ночевала, должно, а каждый день уходитъ въ десятомъ часу. Въ конторѣ, что-ли, служитъ — толкомъ отъ нея не добьешься, гдѣ она пропадаетъ.
— Мнѣ къ ея бабушкѣ надо.
Дворникъ и дворничиха переглянулись:
— Пожалуй, тогда не она. — У этой бабушки никакой нѣтъ, а живетъ она съ отцомъ и съ матерью... а онъ у слесаря работаетъ, два рубля въ день получаетъ, и еще братъ у ней на фабрикѣ. Ну, кое-какъ живутъ. Макаръ Васильевичъ непьющій человѣкъ.
— Ея отецъ Макаръ?
— Макаръ Васильевичъ.
— А она Любовь Карловна.
— Не она, нѣтъ. Людмилой зовутъ ее.
— Послушайте. Можетъ, я ошибся.
Александръ Пафнутьевичъ опять описалъ ее.
— Шляпа одна съ бѣлымъ перомъ, а другая съ темно
алымъ...
— Зонтикъ эда
кій... она, она, вертючая!.. Пожалуй, чего и наврала вамъ... Языкастая... Ей слово, а она двадцать! —
Она и есть. Анисья, проводи ихъ, пущай посмотрятъ, какъ живутъ рабочіе люди.
Слесарь Макаръ Прижилинъ обиталъ въ подвалѣ въ двухъ комнатахъ съ кухней. Не старая женщина съ измученнымъ лицомъ, проросшимъ
кухонной копотью, встрѣтила незнакомаго барина поклономъ и вопросомъ.
— Вамъ что же угодно?
— А мнѣ... слесарную работу вашъ мужъ принимаетъ?
— На недѣлѣ занятъ онъ, а по воскресеньямъ что починить — милости просимъ... а какая работа?
— Граммофонъ, — выпалилъ Яковлевъ.
— Не знаю, можетъ ли ужъ онъ.
— А тутъ еще барышня объявила, что желаетъ быть чтицей.
— Дочь моя. Прошу васъ — садитесь.
— Любовь Карловна?
Женщина улыбнулась.
— Мы-то ее Людмилой зовемъ, а отецъ ейный Макаръ... Ну, да ужъ, какъ хочетъ... У ней свои фантазіи.
Нашла она, говоритъ, мѣсто, только, говоритъ, жалованье ей не платитъ ейный господинъ. Есть такіе безсовѣстные. Падарочками отдѣлывается, а какой толкъ въ тряпкахъ, да въ бездѣлушкахъ, кабы солидное что подарилъ... бѣлья дюжину, либо вотъ осень настала, шубку. А съ утра бѣгаетъ, до поздней ночи пропадаетъ, — все ему угождаетъ. Потеряетъ себя — дура будетъ.
— Золотыя слова ваши, — сказалъ маклеръ. — Отчего же вы дочь свою по фабричной линіи не повели?
— Мужъ образованіе далъ. Городское училище кончила. Знаете ли, господинъ, жаль дѣвочку, а она способная. На фабрикѣ или въ бѣлошвейной пятнадцать рублей дадутъ и жилы вымотаютъ... Горе трудовой хлѣбъ... А вамъ тоже чтица необходима?
— Ужъ коли на мѣстѣ, я перебивать не стану. — А сколько бы вы ей дали? Я поговорю съ ней.
— Нѣтъ, ужъ такое дѣло заглазно не подходитъ. Что же, дома Людмила не ночуетъ?
— У подруги иногда и заночуетъ. Нѣтъ, она у насъ — что-что а еще балованная. Вы бы адресъ оставили.
— Я напишу письмецо, — пообѣщалъ онъ.
IV.
Тосковалъ и злился Яковлевъ. Выкурилъ пять сигаръ. Передъ вечеромъ впорхнула къ нему Любовь Карловна. Она была въ новомъ платьѣ, подаренномъ ей Александромъ Пафнутьевичемъ, отъ нея пахло тонкими духами, глаза сверкали, какъ двѣ звѣзды, на бѣлокуромъ лицѣ, и брови были подведены, что было лишнее, потому что и безъ того онѣ были красивыя и темныя.
— Ну-съ, садитесь, Любовь Макаровна, — весело посмотрѣвъ на нее, сказалъ Яковлевъ.
Она, какъ мышка, оскалила бѣлые зубы. — Почему Макаровна?
Но вдругъ разсмѣялась и махнула рукой.
Она подбѣжала къ нему, приложила обѣ руки къ его щекамъ и, прижавшись къ нему, сказала:
— Потому что видишь, какая я хорошенькая. — А почему ты такая лгунья?
Къ постановкѣ «Натали Пушкиной» Вл. Боцяновскаго.
Изъ альбома Е. Н. Ушаковой.
Рисунокъ А. С. Пушкина (Натали? )
Къ постановкѣ «Натали Пушкиной» Вл. Боцяновскаго.
Изъ альбома E. Н. Ушаковой.
Рисунокъ А. С. Пушкина (Натали? )