Ф. Ф. Фидлера.
года была скверная, — сырая и холодная. Гдѣ-то схватилъ простуду, которая быстро развилась и осложнилась, найдя благопріятную почву.
Дня два Николай перемогался, ходилъ на собранія, организовывалъ новые кружки, много го
ворилъ охрипшимъ отъ простуды голосомъ, но, наконецъ, не выдержалъ и слегъ. Этотъ моментъ болѣзни захватилъ его на конспиративной квартирѣ, которая совсѣмъ не была приспособлена для больничныхъ цѣлей, и потому приходилось думать о переѣздѣ куда-нибудь въ болѣе удобное мѣсто.
Старый пріятель и однокашникъ Николая, комитетчикъ Спиридонъ, сидѣлъ на продавленной кушеткѣ, въ ногахъ у больного, и сосредоточенно почесывалъ давно небритую бороду.
— Чортъ знаетъ, какое дѣло! Въ больницу тебѣ нельзя. Паспорта порядочнаго у тебя нѣть, а въ больницу не примутъ безъ паспорта. Развѣ на частную квартиру куда-нибудь? Напутаны теперь черти-либералы. Откажутся... Не можешь ходить-то?
— Не могу! — виновато признался больной.
— А я на тебя для сегодняшней массовки очень даже разсчитывалъ... Ну, да ничего не подѣлаешь, — если ужъ вздумалъ ты хворать, какъ буржуй какой-нибудь... Нашему брату этого не полагается. Такъ ты вотъ что: полежи пока здѣсь, а мы развѣдаемъ, Къ вечеру, авось, уже можно будетъ тебя перевезти. Только больше недѣли не хворай. Ужъ ты постарайся...
Николай терпѣливо пролежалъ до вечера въ темномъ и душномъ чуланчикѣ, на жесткой кушеткѣ, морщился отъ боли и тихонько вздыхалъ. Прихварывать ему случалось нерѣдко, но каждая болѣзнь обязательно вызывала въ немъ острое чувство виновности. Начиналъ считать себя дармоѣдомъ и лежебокомъ и казнился, что такъ мало
успѣлъ сдѣлать, пока еще былъ здоровъ. Въ партіи товарищъ Николай работалъ уже давно, втянулся въ работу по уши и внѣ этой работы для него не существовало никакой другой жизни. Иные товарищи не особенно любили его за тяжелый характеръ, но цѣнили, какъ работника, очень высоко: выше Спиридона.
На ближайшіе дни какъ разъ приходилась масса самыхъ неотложныхъ дѣлъ, отъ неисполненія которыхъ могъ пострадать цѣлый партійный районъ, — и нѣкоторыя дѣла были такого сорта, что успѣшно выполнить ихъ могъ бы только самъ Николай.
Когда совсѣмъ стемнѣло, больного одолѣлъ особенно острый приступъ тоски и досады. Онъ стиснулъ зубы, чтобы не застонать случайно, и попробовалъ пройтись по комнатѣ. Голова была тяжелая, какъ котелъ, во рту пересохло отъ жара и языкъ съ трудомъ поворачивался. А, главное, съ каждымъ шагомъ какая-то горячая тяжесть съ мучительной болью перекатывалась подъ черепомъ и заслоняла глаза краснымъ туманомъ.
Нѣтъ, куда ужъ! Ясное дѣло, что необходимъ полный отпускъ на неопредѣленное время. Хорошо бы теперь, чтобы не вводитъ партію въ лишніе расходы, попасть въ тюрьму и. тамъ отболѣть, а потомъ опять выйти на волю. Но такое уже дѣло тюрьма: и сажаютъ, и выпускаютъ совсѣмъ не тогда, когда хочется.
Спиридонъ явился на конспиративную квартиру поздно вечеромъ, усталый, растрепанный и грязный. Ему только что пришлось отмахать верстъ десять подъ дождемъ и по слякоти.
— Ну, устроилъ... Можно бы и раньше, да
массовка задержала... Есть у насъ тутъ два студентика, — такъ, изъ сочувствующихъ. Парни еще совсѣмъ пустые, но добросовѣстные, и довѣриться имъ можно. Живутъ они вдвоемъ въ одной комнатѣ и ждали къ себѣ еще третьяго товарища, но тотъ почему-то не пріѣхалъ. Понимаешь? Ты и
Д. С. Мережковскій въ молодости.
(Изъ коллекцiи С. Я. Надсона). Вл. Лихачовъ, М. Н. Альбовъ и Ф. Ф. Фидлеръ.
Проф. С. А. Венгеровъ и Ф. Ф. Фидлеръ.
А. И. Свирскій въ костюмѣ босяка.
П. Д. Боборыкинъ въ 1877 году,
въ Вѣнѣ.
А. Н. Будищевъ, К. С. Баранцевичъ и
Ф. Ф. Фидлеръ.
E. Н. Чириковъ, Б. А. Лазаревскій и
Ф. Ф. Фидлеръ.
года была скверная, — сырая и холодная. Гдѣ-то схватилъ простуду, которая быстро развилась и осложнилась, найдя благопріятную почву.
Дня два Николай перемогался, ходилъ на собранія, организовывалъ новые кружки, много го
ворилъ охрипшимъ отъ простуды голосомъ, но, наконецъ, не выдержалъ и слегъ. Этотъ моментъ болѣзни захватилъ его на конспиративной квартирѣ, которая совсѣмъ не была приспособлена для больничныхъ цѣлей, и потому приходилось думать о переѣздѣ куда-нибудь въ болѣе удобное мѣсто.
Старый пріятель и однокашникъ Николая, комитетчикъ Спиридонъ, сидѣлъ на продавленной кушеткѣ, въ ногахъ у больного, и сосредоточенно почесывалъ давно небритую бороду.
— Чортъ знаетъ, какое дѣло! Въ больницу тебѣ нельзя. Паспорта порядочнаго у тебя нѣть, а въ больницу не примутъ безъ паспорта. Развѣ на частную квартиру куда-нибудь? Напутаны теперь черти-либералы. Откажутся... Не можешь ходить-то?
— Не могу! — виновато признался больной.
— А я на тебя для сегодняшней массовки очень даже разсчитывалъ... Ну, да ничего не подѣлаешь, — если ужъ вздумалъ ты хворать, какъ буржуй какой-нибудь... Нашему брату этого не полагается. Такъ ты вотъ что: полежи пока здѣсь, а мы развѣдаемъ, Къ вечеру, авось, уже можно будетъ тебя перевезти. Только больше недѣли не хворай. Ужъ ты постарайся...
Николай терпѣливо пролежалъ до вечера въ темномъ и душномъ чуланчикѣ, на жесткой кушеткѣ, морщился отъ боли и тихонько вздыхалъ. Прихварывать ему случалось нерѣдко, но каждая болѣзнь обязательно вызывала въ немъ острое чувство виновности. Начиналъ считать себя дармоѣдомъ и лежебокомъ и казнился, что такъ мало
успѣлъ сдѣлать, пока еще былъ здоровъ. Въ партіи товарищъ Николай работалъ уже давно, втянулся въ работу по уши и внѣ этой работы для него не существовало никакой другой жизни. Иные товарищи не особенно любили его за тяжелый характеръ, но цѣнили, какъ работника, очень высоко: выше Спиридона.
На ближайшіе дни какъ разъ приходилась масса самыхъ неотложныхъ дѣлъ, отъ неисполненія которыхъ могъ пострадать цѣлый партійный районъ, — и нѣкоторыя дѣла были такого сорта, что успѣшно выполнить ихъ могъ бы только самъ Николай.
Когда совсѣмъ стемнѣло, больного одолѣлъ особенно острый приступъ тоски и досады. Онъ стиснулъ зубы, чтобы не застонать случайно, и попробовалъ пройтись по комнатѣ. Голова была тяжелая, какъ котелъ, во рту пересохло отъ жара и языкъ съ трудомъ поворачивался. А, главное, съ каждымъ шагомъ какая-то горячая тяжесть съ мучительной болью перекатывалась подъ черепомъ и заслоняла глаза краснымъ туманомъ.
Нѣтъ, куда ужъ! Ясное дѣло, что необходимъ полный отпускъ на неопредѣленное время. Хорошо бы теперь, чтобы не вводитъ партію въ лишніе расходы, попасть въ тюрьму и. тамъ отболѣть, а потомъ опять выйти на волю. Но такое уже дѣло тюрьма: и сажаютъ, и выпускаютъ совсѣмъ не тогда, когда хочется.
Спиридонъ явился на конспиративную квартиру поздно вечеромъ, усталый, растрепанный и грязный. Ему только что пришлось отмахать верстъ десять подъ дождемъ и по слякоти.
— Ну, устроилъ... Можно бы и раньше, да
массовка задержала... Есть у насъ тутъ два студентика, — такъ, изъ сочувствующихъ. Парни еще совсѣмъ пустые, но добросовѣстные, и довѣриться имъ можно. Живутъ они вдвоемъ въ одной комнатѣ и ждали къ себѣ еще третьяго товарища, но тотъ почему-то не пріѣхалъ. Понимаешь? Ты и
Д. С. Мережковскій въ молодости.
(Изъ коллекцiи С. Я. Надсона). Вл. Лихачовъ, М. Н. Альбовъ и Ф. Ф. Фидлеръ.
Проф. С. А. Венгеровъ и Ф. Ф. Фидлеръ.
А. И. Свирскій въ костюмѣ босяка.
П. Д. Боборыкинъ въ 1877 году,
въ Вѣнѣ.
А. Н. Будищевъ, К. С. Баранцевичъ и
Ф. Ф. Фидлеръ.
E. Н. Чириковъ, Б. А. Лазаревскій и
Ф. Ф. Фидлеръ.