Ф. Ф. Фидлера.
Больной поморщился.
— Съ какой же стати я буду вмѣшиваться? Вы могли и не предупреждать. Мнѣ рѣшительно все равно.
— Перайшвили! — позвалъ женскій голосъ. Студентъ встрепенулся. — Ну, что такое?
— Помогите мнѣ банку со шкафа снять. — На мировую, значитъ?
— А ужъ тамъ увидимъ. Я не для васъ стараюсь.
Больной остался одинъ. Закрылъ глаза и, съ естественнымъ цѣломудріемъ больного и ослабѣвшаго человѣка, старался не слушать того, что доносилось изъ-за предательской двери. Отъ женщинъ онъ давно отвыкъ. Любить было некогда, а чисто физическая связь, какъ увѣрялъ онъ самъ, вызывала въ немъ только тошноту.
За дверью смѣялись, говорили о чемъ-то неразборчивымъ, отрывистымъ шопотомъ. Потомъ послышалась короткая возня, закончившаяся сочнымъ поцѣлуемъ.
ˮНу, дѣйствительно! ˮ — подумалъ товарищъ Николай и даже помоталъ головой по подушкѣ. — „Пожалуй, студентъ былъ и правъ, что предупредилъ заранѣе. И какъ это мужъ ничего не видитъ
и не слышитъ? Впрочемъ, его, кажется, никогда не бываетъ дома. Вотъ онѣ, — священныя основы буржуазной семьи... “
Студентъ вернулся вмѣстѣ съ сосѣдкой, — и тогда больной припомнилъ смутно, что видѣлъ уже ее вчера вечеромъ. Пухленькая, вся въ ямочкахъ, подвижная, веселая, — и глупая. На низенькомъ покатомъ лбу, въ телячьихъ глазахъ, даже въ складкѣ губъ — вездѣ написана глупость, откровенная и непосредственная. Товарищъ Николай сконфуженно натянулъ одѣяло до самаго подбо РОДКА.
— Ничего, ничего! — стрекотала сосѣдка. — Вы не стѣсняйтесь. Развѣ больные стѣсняются? И потомъ, вѣдь, я замужняя, а не дѣвица. Я могу и совсѣмъ голыхъ мужчинъ видѣть, а не только что въ рубашкѣ.
На большомъ никкелированномъ подносѣ, покрытомъ кружочками кофейной гущи, сосѣдка принесла чай, вазочку съ кизилевымъ вареньемъ и бисквиты. Угощала радушно:
— Кушайте, пожалуйста. Ужъ и какой-же вы худенькій! Совсѣмъ, какъ щепочка... Какъ это вы и живете такой? Вотъ студенты у насъ — оба настоящіе молодцы. И Перайшвили, и Бальцъ. А мужъ у меня тоже тощій... Вы, вѣдь, студентъ, а не чиновникъ. Вамъ потолстѣть надо.
— А зачѣмъ студенту быть толстымъ? — удивился оглушенный болтовней товарищъ Николай.
— Иначе женщины любишь не будутъ. Право. Я по себѣ сужу. Если у мужчины нѣть настоя
щихъ мускуловъ, то какое-же отъ него удовольствіе?
Больной поперхнулся чаемъ и, откашливаясь, разсердился на Спиридона, который его сюда запряталъ. Студентъ, впрочемъ, въ присутствіи Николая велъ себя тихо и мирно, и только слегка посмѣивался, когда сосѣдка беззаботно выговаривала что-нибудь слишкомъ уже смѣлое.
Около полудня пришелъ докторъ, — тоже партійный знакомый. Докторъ долго и внимательно выслушивалъ и выстукивалъ больного, потомъ почесалъ себѣ переносицу блестящимъ выхоленнымъ ногтемъ и сказалъ:
— Запустили, батенька, Теперь, пожалуй, въ лучшемъ случаѣ недѣльки двѣ полежать придется.
— Что вы? — испугался больной. — Развѣ мнѣ можно?
— Ужъ тамъ можно или нельзя, а полежите...
Докторъ произнесъ подобающій случаю выговоръ на тему о легкомысленномъ отношеніи къ такому важному вопросу, какъ здоровье, потомъ поболталъ еще немного о разныхъ городскихъ новостяхъ, которыя очень мало интересовали больного. Написавъ рецепты, еще разъ посовѣтовалъ Николаю вести себя умникомъ и уѣхалъ.
Едва его широкая спина скрылась за дверью какъ въ комнату опять уже явилась сосѣдка.
— Ну, что? Ничего серьезнаго нѣтъ, да? И какъ это вамъ охота хворать, право! Я такъ вотъ никогда не хвораю. А у мужа. — ревматизмъ и еще какая-то гадость, и онъ. постоянно заставляетъ ему животъ и спину оподельдокомъ мазать. Есть мазь такая вонючая: оподельдокъ. А васъ не нужно мазать?
М. Горькій въ Нью-Іоркѣ, въ 1908 году.
В. Іолшина-Чирикова, Вас. Ив. Немировичъ- Данченко, E. Н. Чириковъ, Д. Н. Овсянико- Куликовскій, Ф. Ф. Фидлеръ, А. М. Федоровъ
и Н. В. Грушко въ квартирѣ Фидлера. Собраніе каррикатуръ на писателей.
Г. С. Петровъ со своей семьей.
Доска на дачѣ, въ которой жилъ
В. В. Стасовъ.
Больной поморщился.
— Съ какой же стати я буду вмѣшиваться? Вы могли и не предупреждать. Мнѣ рѣшительно все равно.
— Перайшвили! — позвалъ женскій голосъ. Студентъ встрепенулся. — Ну, что такое?
— Помогите мнѣ банку со шкафа снять. — На мировую, значитъ?
— А ужъ тамъ увидимъ. Я не для васъ стараюсь.
Больной остался одинъ. Закрылъ глаза и, съ естественнымъ цѣломудріемъ больного и ослабѣвшаго человѣка, старался не слушать того, что доносилось изъ-за предательской двери. Отъ женщинъ онъ давно отвыкъ. Любить было некогда, а чисто физическая связь, какъ увѣрялъ онъ самъ, вызывала въ немъ только тошноту.
За дверью смѣялись, говорили о чемъ-то неразборчивымъ, отрывистымъ шопотомъ. Потомъ послышалась короткая возня, закончившаяся сочнымъ поцѣлуемъ.
ˮНу, дѣйствительно! ˮ — подумалъ товарищъ Николай и даже помоталъ головой по подушкѣ. — „Пожалуй, студентъ былъ и правъ, что предупредилъ заранѣе. И какъ это мужъ ничего не видитъ
и не слышитъ? Впрочемъ, его, кажется, никогда не бываетъ дома. Вотъ онѣ, — священныя основы буржуазной семьи... “
Студентъ вернулся вмѣстѣ съ сосѣдкой, — и тогда больной припомнилъ смутно, что видѣлъ уже ее вчера вечеромъ. Пухленькая, вся въ ямочкахъ, подвижная, веселая, — и глупая. На низенькомъ покатомъ лбу, въ телячьихъ глазахъ, даже въ складкѣ губъ — вездѣ написана глупость, откровенная и непосредственная. Товарищъ Николай сконфуженно натянулъ одѣяло до самаго подбо РОДКА.
— Ничего, ничего! — стрекотала сосѣдка. — Вы не стѣсняйтесь. Развѣ больные стѣсняются? И потомъ, вѣдь, я замужняя, а не дѣвица. Я могу и совсѣмъ голыхъ мужчинъ видѣть, а не только что въ рубашкѣ.
На большомъ никкелированномъ подносѣ, покрытомъ кружочками кофейной гущи, сосѣдка принесла чай, вазочку съ кизилевымъ вареньемъ и бисквиты. Угощала радушно:
— Кушайте, пожалуйста. Ужъ и какой-же вы худенькій! Совсѣмъ, какъ щепочка... Какъ это вы и живете такой? Вотъ студенты у насъ — оба настоящіе молодцы. И Перайшвили, и Бальцъ. А мужъ у меня тоже тощій... Вы, вѣдь, студентъ, а не чиновникъ. Вамъ потолстѣть надо.
— А зачѣмъ студенту быть толстымъ? — удивился оглушенный болтовней товарищъ Николай.
— Иначе женщины любишь не будутъ. Право. Я по себѣ сужу. Если у мужчины нѣть настоя
щихъ мускуловъ, то какое-же отъ него удовольствіе?
Больной поперхнулся чаемъ и, откашливаясь, разсердился на Спиридона, который его сюда запряталъ. Студентъ, впрочемъ, въ присутствіи Николая велъ себя тихо и мирно, и только слегка посмѣивался, когда сосѣдка беззаботно выговаривала что-нибудь слишкомъ уже смѣлое.
Около полудня пришелъ докторъ, — тоже партійный знакомый. Докторъ долго и внимательно выслушивалъ и выстукивалъ больного, потомъ почесалъ себѣ переносицу блестящимъ выхоленнымъ ногтемъ и сказалъ:
— Запустили, батенька, Теперь, пожалуй, въ лучшемъ случаѣ недѣльки двѣ полежать придется.
— Что вы? — испугался больной. — Развѣ мнѣ можно?
— Ужъ тамъ можно или нельзя, а полежите...
Докторъ произнесъ подобающій случаю выговоръ на тему о легкомысленномъ отношеніи къ такому важному вопросу, какъ здоровье, потомъ поболталъ еще немного о разныхъ городскихъ новостяхъ, которыя очень мало интересовали больного. Написавъ рецепты, еще разъ посовѣтовалъ Николаю вести себя умникомъ и уѣхалъ.
Едва его широкая спина скрылась за дверью какъ въ комнату опять уже явилась сосѣдка.
— Ну, что? Ничего серьезнаго нѣтъ, да? И какъ это вамъ охота хворать, право! Я такъ вотъ никогда не хвораю. А у мужа. — ревматизмъ и еще какая-то гадость, и онъ. постоянно заставляетъ ему животъ и спину оподельдокомъ мазать. Есть мазь такая вонючая: оподельдокъ. А васъ не нужно мазать?
М. Горькій въ Нью-Іоркѣ, въ 1908 году.
В. Іолшина-Чирикова, Вас. Ив. Немировичъ- Данченко, E. Н. Чириковъ, Д. Н. Овсянико- Куликовскій, Ф. Ф. Фидлеръ, А. М. Федоровъ
и Н. В. Грушко въ квартирѣ Фидлера. Собраніе каррикатуръ на писателей.
Г. С. Петровъ со своей семьей.
Доска на дачѣ, въ которой жилъ
В. В. Стасовъ.