Чашка чаю.
Разсказъ.
I.
Въ Уфѣ говорятъ «простылъ» вмѣсто простудился.
— Вы не простыли? — спросила Марія Николаевна Плетешкина у молодого судебнаго слѣдователя, Александра Ивановича Варскаго, когда онъ, послѣ поѣздки на слѣдствіе, явился къ ней въ четвергъ.
А по четвергамъ у Маріи Николаевны былъ пріемный
день, и вся Уфа считала своимъ долгомъ сдѣлать ей визитъ.
Она вдовѣла, ей было сорокъ лѣтъ; занималась благотворительностью, была богата сама и умѣла привлекать общество къ участію въ добрыхъ дѣлахъ.
Александръ Ивановичъ не понялъ вопроса. Онъ, петербуржецъ, не успѣлъ еще сдѣлаться мѣстнымъ человѣкомъ.
— И вы слыхали? — неловко разсмѣявшись, сказалъ онъ.—Но это неправда — насплетничали! Я и не думалъ загораться.
— Я не о томъ,—съ снисходительной и лукавой улыбкой сказала Марія Николаевна. — Вы хорошо знаете, что я не занимаюсь сплетнями. (А на самомъ дѣлѣ къ Маріи Николаевнѣ стекались всѣ уфимскія новости, и она знала рѣшительно все, что дѣлается въ городѣ).. — Были такіе страшные дожди, а потомъ вдругъ выпалъ снѣгъ—и я боялась за васъ... Не забудьте, ваша мама поручила мнѣ заботиться о вашемъ, здоровьѣ.
Варскій покраснѣлъ и сказалъ, смѣясь:
— Какъ видите—не «простылъ»... и цвѣту... напротивъ, здѣшній климатъ мнѣ пришелся по шерсти. Но такъ какъ я самъ выдалъ себя, то я хотѣлъ бы, пока у васъ никого нѣтъ, разсказать про эту исторію.
Марія Николаевна прикинула лорнетъ къ своимъ близорукимъ красивымъ глазамъ и съ невинной улыбкой спросила:
— Какую исторію?
— Меня заставили сдѣлать предложеніе Самоквасовой.
— Какой это Самоквасовой? Ахъ, бѣлокуренькой. Ихъ двѣ: одна рыженькая, а другая совсѣмъ свѣтлая блондинка.
— У которой рыжіе волосы. — Но она дурна...
— У ней чудный голосъ.
— Гдѣ же вы познакомились съ
нею?
— У Зоммеровъ. Я переворачивалъ ей ноты, а затѣмъ проводилъ домой. На другой день сдѣлалъ визитъ. — Вотъ какъ. И стали бывать?
— Нѣтъ. Встрѣтился на каткѣ и, наконецъ, на пожарѣ.
— На большомъ пожарѣ, который былъ двѣ недѣли назадъ?
— Вотъ, вотъ. Начался пожаръ недалеко отъ меня. Уже огонь охватилъ рядъ домовъ. Смотрю — Евгенія Павловна... Впрочемъ, она вовсе не такъ дурна. — Но вся въ веснушкахъ.
— Если не забыли, у моей мамы до сихъ поръ веснушки не сошли.
— Однимъ словомъ, она напомнила вамъ мать, которую вы очень любите, конечно.
— Очень люблю. Но я ничего не почувствовалъ, кромѣ нѣкоторой жалости. Она дрожала и даже стучала зубками.. Одѣта была легко, и я накинулъ на ея плечи свой плащъ. Должно быть, изъ благодарности, она все время не отходила отъ меня. Но плащъ мало помогъ. Смотрѣть на пожаръ надоѣло, и, признаюсь, Марія Николаевна, я сдѣлалъ глупость—предложилъ барышнѣ забѣжать ко мнѣ напиться чаю. Мнѣ понравилось, что она не стала ломаться и сейчасъ же согласилась. Мы напились чаю и, не знаю почему, ей слѣлалось дурно. Я сталъ приводить ее въ чувство. — И разстегнули кнопки?
— О, Марія Николаевна! Я давалъ ей нюхать нашатырный спиртъ.
— Вы знаете, что ей двадцать шесть лѣтъ! — поднявъ брови и значительно посмотрѣвъ на Александра Ивановича, сказала Плетешкина.
— Ей нельзя дать. Самое большее — двадцать одинъ.
— Я къ тому заговорила объ ея лѣтахъ, что очень моло
Портретъ жены художника.
И. И. Бродскій.
Художникъ А. Б. Лаховскій, И. И. Бродскій.
Разсказъ.
I.
Въ Уфѣ говорятъ «простылъ» вмѣсто простудился.
— Вы не простыли? — спросила Марія Николаевна Плетешкина у молодого судебнаго слѣдователя, Александра Ивановича Варскаго, когда онъ, послѣ поѣздки на слѣдствіе, явился къ ней въ четвергъ.
А по четвергамъ у Маріи Николаевны былъ пріемный
день, и вся Уфа считала своимъ долгомъ сдѣлать ей визитъ.
Она вдовѣла, ей было сорокъ лѣтъ; занималась благотворительностью, была богата сама и умѣла привлекать общество къ участію въ добрыхъ дѣлахъ.
Александръ Ивановичъ не понялъ вопроса. Онъ, петербуржецъ, не успѣлъ еще сдѣлаться мѣстнымъ человѣкомъ.
— И вы слыхали? — неловко разсмѣявшись, сказалъ онъ.—Но это неправда — насплетничали! Я и не думалъ загораться.
— Я не о томъ,—съ снисходительной и лукавой улыбкой сказала Марія Николаевна. — Вы хорошо знаете, что я не занимаюсь сплетнями. (А на самомъ дѣлѣ къ Маріи Николаевнѣ стекались всѣ уфимскія новости, и она знала рѣшительно все, что дѣлается въ городѣ).. — Были такіе страшные дожди, а потомъ вдругъ выпалъ снѣгъ—и я боялась за васъ... Не забудьте, ваша мама поручила мнѣ заботиться о вашемъ, здоровьѣ.
Варскій покраснѣлъ и сказалъ, смѣясь:
— Какъ видите—не «простылъ»... и цвѣту... напротивъ, здѣшній климатъ мнѣ пришелся по шерсти. Но такъ какъ я самъ выдалъ себя, то я хотѣлъ бы, пока у васъ никого нѣтъ, разсказать про эту исторію.
Марія Николаевна прикинула лорнетъ къ своимъ близорукимъ красивымъ глазамъ и съ невинной улыбкой спросила:
— Какую исторію?
— Меня заставили сдѣлать предложеніе Самоквасовой.
— Какой это Самоквасовой? Ахъ, бѣлокуренькой. Ихъ двѣ: одна рыженькая, а другая совсѣмъ свѣтлая блондинка.
— У которой рыжіе волосы. — Но она дурна...
— У ней чудный голосъ.
— Гдѣ же вы познакомились съ
нею?
— У Зоммеровъ. Я переворачивалъ ей ноты, а затѣмъ проводилъ домой. На другой день сдѣлалъ визитъ. — Вотъ какъ. И стали бывать?
— Нѣтъ. Встрѣтился на каткѣ и, наконецъ, на пожарѣ.
— На большомъ пожарѣ, который былъ двѣ недѣли назадъ?
— Вотъ, вотъ. Начался пожаръ недалеко отъ меня. Уже огонь охватилъ рядъ домовъ. Смотрю — Евгенія Павловна... Впрочемъ, она вовсе не такъ дурна. — Но вся въ веснушкахъ.
— Если не забыли, у моей мамы до сихъ поръ веснушки не сошли.
— Однимъ словомъ, она напомнила вамъ мать, которую вы очень любите, конечно.
— Очень люблю. Но я ничего не почувствовалъ, кромѣ нѣкоторой жалости. Она дрожала и даже стучала зубками.. Одѣта была легко, и я накинулъ на ея плечи свой плащъ. Должно быть, изъ благодарности, она все время не отходила отъ меня. Но плащъ мало помогъ. Смотрѣть на пожаръ надоѣло, и, признаюсь, Марія Николаевна, я сдѣлалъ глупость—предложилъ барышнѣ забѣжать ко мнѣ напиться чаю. Мнѣ понравилось, что она не стала ломаться и сейчасъ же согласилась. Мы напились чаю и, не знаю почему, ей слѣлалось дурно. Я сталъ приводить ее въ чувство. — И разстегнули кнопки?
— О, Марія Николаевна! Я давалъ ей нюхать нашатырный спиртъ.
— Вы знаете, что ей двадцать шесть лѣтъ! — поднявъ брови и значительно посмотрѣвъ на Александра Ивановича, сказала Плетешкина.
— Ей нельзя дать. Самое большее — двадцать одинъ.
— Я къ тому заговорила объ ея лѣтахъ, что очень моло
Портретъ жены художника.
И. И. Бродскій.
Художникъ А. Б. Лаховскій, И. И. Бродскій.