Онъ былъ втрое старше жены.
Безъ него Надежда Павловна никуда не ѣздила и не смѣла даже бывать въ городѣ.
Была она сирота, дочь мелкаго чиновника и могла бы «погибнуть» въ скупомъ и непривѣтливомъ городѣ, если бы не встрѣтилась съ Федоромъ Карловичемъ при очень странныхъ обстоятельствахъ. Она жила съ матерью въ пригородной слободѣ и бѣдствовала. Рано утромъ она ходила въ лѣсъ, собирала грибы и ягоды и попала на «завѣтную десятину» Федора Карловича. Сторожъ арестовывалъ бабъ и дѣвокъ, которымъ мало было всего лѣса, предоставленнаго крестьянамъ. А ягоды на десятинѣ были крупныя и душистыя. Надежду Павловну привели къ Смисзону. Онъ увидѣлъ ее, разспросилъ и предложилъ остаться у него на всю жизнь. Она согласилась.
Федоръ Карловичъ не давалъ матери Надежды Павловны ни гроша. Быть бѣднымъ и терпѣть нужду не трудно и не тяжело, — увѣрялъ онъ. Украдкой посылала Надежда Павловна матери яйца, масло, творогъ, старое бѣлье и платья.
Онъ вставалъ рано и обливался ледяной водой, скакалъ нѣсколько верстъ верхомъ, шелъ къ женѣ, кричалъ: «Пора вставать!», завтракалъ съ нею, игралъ въ шахматы. Послѣ
второго завтрака шелъ въ кабинетъ и глубокомысленно курилъ, а Надежда Павловна должна была, въ коротенькомъ цвѣтномъ платьѣ, съ лентой въ косѣ и съ голыми руками, являться съ книжками. Она не получила образованія — едва научилась грамотѣ — и Федоръ Карловичъ усаживалъ ее за учебники. Она зубрила географію и исторію. Если не знала уроковъ, онъ ставилъ ее въ уголъ. Послѣ обѣда онъ дремалъ въ креслѣ, а жена садилась на скамейку и клала ему на колѣни голову. Запрягался фаэтонъ (или сани, если зимою), Смисзонъ съ женою уѣзжалъ къ фонъ-Акселю на чашку чая, или въ городъ.
Но въ городѣ онъ предпочиталъ быть одинъ, посылалъ за матерью Надежды Павловны и, пока его не было, она должна была оставаться при дочери безотлучно.
Танго.
Большой радости Надеждѣ Павловнѣ мать не доставляла, потому что онѣ не любили другъ друга.
Марфа Макаровна была институтка и презирала дочь за необразованность. Она и Федора Карловича считала «нѣмецкимъ мужланомъ» и за глаза иначе не называла, какъ «колбасникомъ». А Надеждѣ Павловнѣ были смѣшны институтскія ужимки матери, и ее обижало, что съ нею мать стала говорить свысока и въ носъ.
Федоръ Карловичъ больше одного вечера въ городѣ не проводилъ съ тѣхъ поръ, какъ покинулъ судейскія обязанности; игралъ въ клубѣ въ «дурачки»—и тѣмъ поддерживалъ свою репутацію чудака. Партнеромъ у него всегда былъ секретарь консисторіи, вообще считавшійся умнѣйшимъ въ губерніи человѣкомъ.
Но не знали, куда уѣзжалъ Федоръ Карловичъ изъ города, и о немъ въ Бѣлсцвѣтѣ не было слышно иногда подъ рядъ двѣ недѣли, а то и цѣлый мѣсяцъ.
Такъ было заведено, что когда онъ возвращался, сіяющій, радостный, тщательно выбритый (но въ усахъ), и съ гостинцами, никто не смѣлъ спросить его, откуда онъ. Начиналась обычная жизнь въ домѣ. Надежда Павловна переодѣвалась нѣсколько разъ въ день, и только ласковѣе бывалъ съ нею на первыхъ порахъ Федоръ Карловичъ и долго всматривался въ нее, какъ бы вновь привыкая къ чертамъ ея странно красиваго бѣлокураго лица.
Въ сорока верстахъ отъ губернскаго города, если ѣхать по желѣзной дорогѣ, поднималась и шла параллельно рѣкѣ невысокая цѣпь холмовъ, славная своимъ каменнымъ углемъ. Въ слободѣ жило до четырехъ тысячъ человѣкъ. Половина этого народа проводила жизнь подъ землею. Груды кокса и антрацита вздымались чуть не наравнѣ съ холмами.
Близъ одной изъ такихъ каменноугольныхъ громадъ стояла, черная отъ пыли, изба, принадлежавшая рабочему Ивану Никитичу Кусакову. Онъ былъ уже почтенныхъ лѣтъ. Когда выходилъ изъ подъ земли, шелъ въ баню и садился за дубовый столъ, его встрѣчала семья, состоявшая изъ жены, сорокалѣтней бабы Андреевны, съ красными наливными щеками, изъ грудастой шестнадцатилѣтней дочери Феей, некрасивой и смѣшливой дѣвки, и двухъ сыновей— восемнадцати и двадцати лѣтъ, которые были грузчиками и доставляли антрацитъ на желѣзную дорогу. Въ шахты не спускались, потому что отецъ считалъ ихъ слабосильными; но мускулы у нихъ были здоровые и спины широкія.
Еслибы не запой Андреевны, денегъ хватало бы, несмотря на дороговизну въ слободѣ. Но Андреевна пропивала и разбрасывала половину, разоряла гнѣздо. Не хорошо вела себя Андреевна. Со своими яблочными щеками, она еще нравилась слободской «холостежи» и пьяницамъ. Бывало, старикъ вЫЛѢзетъ изъ «дудки» — застанетъ дома развалъ, махнетъ рукой и уйдетъ изъ слободы. Не могъ выносить онъ пьяной жены.
Убивался старикъ.Танго.
Танго.
Танго.
Танго.
Безъ него Надежда Павловна никуда не ѣздила и не смѣла даже бывать въ городѣ.
Была она сирота, дочь мелкаго чиновника и могла бы «погибнуть» въ скупомъ и непривѣтливомъ городѣ, если бы не встрѣтилась съ Федоромъ Карловичемъ при очень странныхъ обстоятельствахъ. Она жила съ матерью въ пригородной слободѣ и бѣдствовала. Рано утромъ она ходила въ лѣсъ, собирала грибы и ягоды и попала на «завѣтную десятину» Федора Карловича. Сторожъ арестовывалъ бабъ и дѣвокъ, которымъ мало было всего лѣса, предоставленнаго крестьянамъ. А ягоды на десятинѣ были крупныя и душистыя. Надежду Павловну привели къ Смисзону. Онъ увидѣлъ ее, разспросилъ и предложилъ остаться у него на всю жизнь. Она согласилась.
Федоръ Карловичъ не давалъ матери Надежды Павловны ни гроша. Быть бѣднымъ и терпѣть нужду не трудно и не тяжело, — увѣрялъ онъ. Украдкой посылала Надежда Павловна матери яйца, масло, творогъ, старое бѣлье и платья.
Онъ вставалъ рано и обливался ледяной водой, скакалъ нѣсколько верстъ верхомъ, шелъ къ женѣ, кричалъ: «Пора вставать!», завтракалъ съ нею, игралъ въ шахматы. Послѣ
второго завтрака шелъ въ кабинетъ и глубокомысленно курилъ, а Надежда Павловна должна была, въ коротенькомъ цвѣтномъ платьѣ, съ лентой въ косѣ и съ голыми руками, являться съ книжками. Она не получила образованія — едва научилась грамотѣ — и Федоръ Карловичъ усаживалъ ее за учебники. Она зубрила географію и исторію. Если не знала уроковъ, онъ ставилъ ее въ уголъ. Послѣ обѣда онъ дремалъ въ креслѣ, а жена садилась на скамейку и клала ему на колѣни голову. Запрягался фаэтонъ (или сани, если зимою), Смисзонъ съ женою уѣзжалъ къ фонъ-Акселю на чашку чая, или въ городъ.
Но въ городѣ онъ предпочиталъ быть одинъ, посылалъ за матерью Надежды Павловны и, пока его не было, она должна была оставаться при дочери безотлучно.
Танго.
Большой радости Надеждѣ Павловнѣ мать не доставляла, потому что онѣ не любили другъ друга.
Марфа Макаровна была институтка и презирала дочь за необразованность. Она и Федора Карловича считала «нѣмецкимъ мужланомъ» и за глаза иначе не называла, какъ «колбасникомъ». А Надеждѣ Павловнѣ были смѣшны институтскія ужимки матери, и ее обижало, что съ нею мать стала говорить свысока и въ носъ.
Федоръ Карловичъ больше одного вечера въ городѣ не проводилъ съ тѣхъ поръ, какъ покинулъ судейскія обязанности; игралъ въ клубѣ въ «дурачки»—и тѣмъ поддерживалъ свою репутацію чудака. Партнеромъ у него всегда былъ секретарь консисторіи, вообще считавшійся умнѣйшимъ въ губерніи человѣкомъ.
Но не знали, куда уѣзжалъ Федоръ Карловичъ изъ города, и о немъ въ Бѣлсцвѣтѣ не было слышно иногда подъ рядъ двѣ недѣли, а то и цѣлый мѣсяцъ.
Такъ было заведено, что когда онъ возвращался, сіяющій, радостный, тщательно выбритый (но въ усахъ), и съ гостинцами, никто не смѣлъ спросить его, откуда онъ. Начиналась обычная жизнь въ домѣ. Надежда Павловна переодѣвалась нѣсколько разъ въ день, и только ласковѣе бывалъ съ нею на первыхъ порахъ Федоръ Карловичъ и долго всматривался въ нее, какъ бы вновь привыкая къ чертамъ ея странно красиваго бѣлокураго лица.
Въ сорока верстахъ отъ губернскаго города, если ѣхать по желѣзной дорогѣ, поднималась и шла параллельно рѣкѣ невысокая цѣпь холмовъ, славная своимъ каменнымъ углемъ. Въ слободѣ жило до четырехъ тысячъ человѣкъ. Половина этого народа проводила жизнь подъ землею. Груды кокса и антрацита вздымались чуть не наравнѣ съ холмами.
Близъ одной изъ такихъ каменноугольныхъ громадъ стояла, черная отъ пыли, изба, принадлежавшая рабочему Ивану Никитичу Кусакову. Онъ былъ уже почтенныхъ лѣтъ. Когда выходилъ изъ подъ земли, шелъ въ баню и садился за дубовый столъ, его встрѣчала семья, состоявшая изъ жены, сорокалѣтней бабы Андреевны, съ красными наливными щеками, изъ грудастой шестнадцатилѣтней дочери Феей, некрасивой и смѣшливой дѣвки, и двухъ сыновей— восемнадцати и двадцати лѣтъ, которые были грузчиками и доставляли антрацитъ на желѣзную дорогу. Въ шахты не спускались, потому что отецъ считалъ ихъ слабосильными; но мускулы у нихъ были здоровые и спины широкія.
Еслибы не запой Андреевны, денегъ хватало бы, несмотря на дороговизну въ слободѣ. Но Андреевна пропивала и разбрасывала половину, разоряла гнѣздо. Не хорошо вела себя Андреевна. Со своими яблочными щеками, она еще нравилась слободской «холостежи» и пьяницамъ. Бывало, старикъ вЫЛѢзетъ изъ «дудки» — застанетъ дома развалъ, махнетъ рукой и уйдетъ изъ слободы. Не могъ выносить онъ пьяной жены.
Убивался старикъ.Танго.
Танго.
Танго.
Танго.