ЗАДВОРКИ ЭСТРАДЫ
МОРКОВНА.
Плывет пелена густого табачного дыма и в ней плывут смятые, склонившиеся над кружками пенящегося пива лица.
Ночь в пивнушке. Глубокая ночь.
В открытую дверь виден кусок троттуара с толкущимися у витрин пестрыми женщинами. Вокруг меня плетется спотыкающаяся беседа.
С улицы в пивнушку входит мальчуган и, пробравшись меж столиков, карабкается на заменяющие эстраду пивные ящики. Здесь он как у себя дома. В руках ореховая палка, на голове заросли непокорных ржаных, пытающихся закрыть смелый лоб волос и удивленно блестящие глаза. Все существо мальчугана кажется пропитанным задором, будто жизнь для него цепь нежданных столкновений.
Мальчугана узнали:
— Морковка пришел!
Все вокруг него сразу оживилось. Собутыльники подмигивали друг другу, прищелкивали языком:
— Ну же, ну, Морковка, качай!
Морковка откашлялся и, сохраняя достоинство, подозвал к себе услужливого гитариста.
Когда наступила тиш на, он запел, вернее, неустановившимся голосом подростка стал читать куплеты:
ˮКогда станут меня драть,
Вспомню милым словом мать,
У меня, ведь, нет отца Лянца... “
И дал сигнал слушателям:
„Дрица-а-ца-цаˮ.
Неистово хлопая по крышкам столиков, притоптывая ногами, вызванивая бутылками и стаканами, рявкнул внезапно в один голос зал:
„Плывет тихо пятый номер У вагона кто-то помер.
Тянут за нос мертвецаˮ. Опять ошеломляющий припев:
„Лянца дрица-а-ца-ца“.
Полетели медяки.
Зал требовал исполнения какой-то „Морковки“.
Тронув, как полагается заправским певцам, рукой горло, мальчуган завел густо замешанную на похабных намеках историю о том, как кухарка покупала морковку. Куплеты сопровождались жестикуляцией, губы искажались причмокиваниями.
Пел он больше часа.
Стрелка на засиженном мухами циферблате подползала уже к тучной двойке. Оффицианты с трудом выпроваживали осевших на ноги посетителей.
Мальчуган скользнул к выходу. Я пошел за ним. На ближайшем углу, где щебетали проститутки, я увидел, как из темноты порывисто двинулась к нему женщина. Фонарь осветил лицо в седоватых буклях. Женщина вытирала мальчугану лоб, нежной рукой пригладила волосы и теплым шарфом укутала горло.
Морковка благодарно поцеловал ей руку и отдал тяжелую от меди шапку.
Плыл сырой предутренний туман. В нем тонула необычайная пара. Уходя, я услышал детский хнычущий голос:
— Мамочка, я спать хочу.
„МИШКАˮ НА АСФАЛЬТЕ.
Едва волоча задние лапы, смешно переваливаясь и побрякивая цепью, Мишка лениво брел за своим хозяином, молодым чернобородым цыганом. Сколько раз за сегодняшний день, путешествуя по дворам городских окраин, он показывал свои номера.
— Миша, покажи, как баба воду носит!
— Миша, покажи, как пьяный с ног валится!
И Мишка — для почтенного названия Михал Иваныч, — он еще молод — клал на шею палку, катался по земле и густой, колтунами свалявшейся шерстью мел пыль. Прилетел вечер. Шли домой. Лязгала цепь и скучно брякал металлическим языком бубен. Шли через главные улицы мимо больших улыбавшихся светлыми окнами зданий.
На разбежавшейся гладким асфальтом площади, перед красным длинным домом, Мишку остановила толпа. Опять представление. Ну разве хозяин не забудет усталость, когда в шапку сыпятся медяки. И опять забухал бубен, и опять над ухом повис грозный и хриплый голос, и опять дернулась цепь.
Мишка, встав на задние лапы и опустив морду, пошел шатаясь, Мишка показывал, как ˮпьяный мужик с ног валитсяˮ. Толпа рокотала смехом. И вдруг,
откуда-то сверху, оттуда, куда Мишка никогда неРис. М. Гетманского.