У КРАСНЫХ И БЕЛЫХ
Когда в Москве произошел февральский переворот, в Смоленске (где я тогда работал в театре миниатюр) об этом еще ничего не знали.
Перед выступлениями ко мне подошел старый партиец Бродский и рассказал о происшедших событиях: — «Вы, — сказал он, — должны сообщить сегодня публике о том, что Николай свергнут, что произошла революция и народ получил свободу. Вы должны сообщить об этом в стихах с эстрады». Холодная непоколебимость, с которой Бродский произнес эти слова, убедил и меня в необходимости сделать требуемое. Я вышел на сцену и рассказал о происшедшем в экспромте (увы, я уже не могу его вспомнить). Сказанное мной произвело колоссальное впечатление на аудиторию. Обычный контингент посетителей театра миниатюр, студенты и мелкие служащие встретили сообщение непрерывными криками «ура», другие почувствовали себя неважно и постарались как можно скорей покинуть театр.
С пением Марсельезы мы — артисты и зрители — толпой двинулись к городской тюрьме и освободили политических заключенных. Целую ночь в городе не прерывались митинги и демонстрации. Но наш энтузиазм был преждевременен. Из Петрограда двигались верные «царю и отечеству» полки, и нам, «виновным в революционном движении», пришлось спешно покинуть пределы города.
Мы совершили дикий, тяжелый переход. Помню, как я, одетый в солдатскую форму, в котомке за плечами нес свой фрак и лакированные туфли и орудие моего производства — куклу Махметку. Мы попали в маленький городок, куда еще не докатились громы революции. Там было все попрежнему, городовые стояли на постах, и на казенных зданиях спокойно дремали двуглавые орлы. Мы разыгрывали в театре миниатюр мою маленькую пьеску, написанную на злобу дня «В дни свободы». По окончании пьесы разыгралась трагическая история. В артистов, вышедших раскланяться, сидевшие сзади офицеры стали стрелять. Опять бегство.
Октябрьская революция застала меня в Одессе, там с рядом товарищей мы основали при союзе работников искусств Красную гвардию. Часть артистов вела меньшевистскую линию, и нам пришлось с ружьями в руках взять союз в свои руки.
Неблагополучная тогда была жизнь. Каждую минуту приходилось бояться за себя. В то время на юге власти менялись чуть ли не каждую неделю. Вспоминается один случай. Тогда в Одессе
выступал погибший юморист-революционер Павел Троицкий. Я случайно подслушал разговор по телефону. Гайдамацкий офицер говорил, что Троицкого надо спешно ликвидировать. Мы срочно приняли меры, — заявили в комитет безопасности. Вечером отряд красных, командированный комитетом, оцепил кино, где выступал Троицкий, и арестовал немало белых заговорщиков. Но и в Одессу надвигались белые, наш отряд при союзе распался, пришлось бежать...
В 1919 году в Ростове я шел с женой по улице. На нас набросился отряд казаков: — «Где твоя борода, жидовская морда? Я тебя знаю, ты комиссар, взять его». Крики моей жены возбудили внимание проезжавшего мимо генерала. К автомобилю генерала со слезами бросилась моя жена. Генерал подозвал казака, чтобы узнать, в чем дело. Когда генерал услышал, что меня хотят убить за то, что я еврей, он многозначительно заявил казакам: — «Это не жид, а артист, я сам его вчера видел в театре, пустите его к чорту».
Я до сих пор не знал национальности, называющейся «артист», но знакомство с этой национальностью спасло мне жизнь.
В Краснодаре со мной разыгрался жуткий случай. Тогда там были белые. Я выступал в кабарэ Гротеск. Подвыпивший генерал обратился ко мне: — Жид! Ты умный, вот сочини-ка экспромт на слова «бей жидов, спасай Россию» и «золотое руно», — скажешь — молодец, не скажешь — вот! » И на меня глянуло не предвещающее ничего доброго дуло револьвера. Думать было некогда. Я извинился за неправильно поставленное ударение и пропел под оркестр: —
«Ну и дали вы мне трудную миссию,
Крикнули: бей жидов, спасай Россию, Сыплются ругательства, как из золотого
руна, Но не забудьте, здесь кабарэ, а не погром
ная трибуна».
Несмотря на удачный экспромт, я счел за лучшее покинуть город. Решил пробираться к Москве. Медленно шел проселочными и шоссейными дорогами, ехал в гусиных вагонах, ехал на тендере паровоза и на крышах товарных вагонов, — поезда в то время ходили без всякой цели и не имели никакого определенного маршрута, — но все-таки через полгода я добрался до Москвы.
Эстрадник Георгий Раздольский
Московский Госцирк
ТРУППА НАИТО
Когда в Москве произошел февральский переворот, в Смоленске (где я тогда работал в театре миниатюр) об этом еще ничего не знали.
Перед выступлениями ко мне подошел старый партиец Бродский и рассказал о происшедших событиях: — «Вы, — сказал он, — должны сообщить сегодня публике о том, что Николай свергнут, что произошла революция и народ получил свободу. Вы должны сообщить об этом в стихах с эстрады». Холодная непоколебимость, с которой Бродский произнес эти слова, убедил и меня в необходимости сделать требуемое. Я вышел на сцену и рассказал о происшедшем в экспромте (увы, я уже не могу его вспомнить). Сказанное мной произвело колоссальное впечатление на аудиторию. Обычный контингент посетителей театра миниатюр, студенты и мелкие служащие встретили сообщение непрерывными криками «ура», другие почувствовали себя неважно и постарались как можно скорей покинуть театр.
С пением Марсельезы мы — артисты и зрители — толпой двинулись к городской тюрьме и освободили политических заключенных. Целую ночь в городе не прерывались митинги и демонстрации. Но наш энтузиазм был преждевременен. Из Петрограда двигались верные «царю и отечеству» полки, и нам, «виновным в революционном движении», пришлось спешно покинуть пределы города.
Мы совершили дикий, тяжелый переход. Помню, как я, одетый в солдатскую форму, в котомке за плечами нес свой фрак и лакированные туфли и орудие моего производства — куклу Махметку. Мы попали в маленький городок, куда еще не докатились громы революции. Там было все попрежнему, городовые стояли на постах, и на казенных зданиях спокойно дремали двуглавые орлы. Мы разыгрывали в театре миниатюр мою маленькую пьеску, написанную на злобу дня «В дни свободы». По окончании пьесы разыгралась трагическая история. В артистов, вышедших раскланяться, сидевшие сзади офицеры стали стрелять. Опять бегство.
Октябрьская революция застала меня в Одессе, там с рядом товарищей мы основали при союзе работников искусств Красную гвардию. Часть артистов вела меньшевистскую линию, и нам пришлось с ружьями в руках взять союз в свои руки.
Неблагополучная тогда была жизнь. Каждую минуту приходилось бояться за себя. В то время на юге власти менялись чуть ли не каждую неделю. Вспоминается один случай. Тогда в Одессе
выступал погибший юморист-революционер Павел Троицкий. Я случайно подслушал разговор по телефону. Гайдамацкий офицер говорил, что Троицкого надо спешно ликвидировать. Мы срочно приняли меры, — заявили в комитет безопасности. Вечером отряд красных, командированный комитетом, оцепил кино, где выступал Троицкий, и арестовал немало белых заговорщиков. Но и в Одессу надвигались белые, наш отряд при союзе распался, пришлось бежать...
В 1919 году в Ростове я шел с женой по улице. На нас набросился отряд казаков: — «Где твоя борода, жидовская морда? Я тебя знаю, ты комиссар, взять его». Крики моей жены возбудили внимание проезжавшего мимо генерала. К автомобилю генерала со слезами бросилась моя жена. Генерал подозвал казака, чтобы узнать, в чем дело. Когда генерал услышал, что меня хотят убить за то, что я еврей, он многозначительно заявил казакам: — «Это не жид, а артист, я сам его вчера видел в театре, пустите его к чорту».
Я до сих пор не знал национальности, называющейся «артист», но знакомство с этой национальностью спасло мне жизнь.
В Краснодаре со мной разыгрался жуткий случай. Тогда там были белые. Я выступал в кабарэ Гротеск. Подвыпивший генерал обратился ко мне: — Жид! Ты умный, вот сочини-ка экспромт на слова «бей жидов, спасай Россию» и «золотое руно», — скажешь — молодец, не скажешь — вот! » И на меня глянуло не предвещающее ничего доброго дуло револьвера. Думать было некогда. Я извинился за неправильно поставленное ударение и пропел под оркестр: —
«Ну и дали вы мне трудную миссию,
Крикнули: бей жидов, спасай Россию, Сыплются ругательства, как из золотого
руна, Но не забудьте, здесь кабарэ, а не погром
ная трибуна».
Несмотря на удачный экспромт, я счел за лучшее покинуть город. Решил пробираться к Москве. Медленно шел проселочными и шоссейными дорогами, ехал в гусиных вагонах, ехал на тендере паровоза и на крышах товарных вагонов, — поезда в то время ходили без всякой цели и не имели никакого определенного маршрута, — но все-таки через полгода я добрался до Москвы.
Эстрадник Георгий Раздольский
Московский Госцирк
ТРУППА НАИТО