спасать народ путем своеобразного „непротивления злу“ и оставляет победителя Морала побежденным: Голем — слепая сила земли, изгнавший из пещеры инквизиторов, — тем же топором избивает в синагоге евреев. Таким образом, когда юродивый Танхум перед закрытием занавеса в последнем акте задает вопрос: „Кто спасет Израиля? “ — театр отвечает: ни вера в Мессию, ни его несбыточный приход, ни раввины Моралы, одинокие борцы, желающие помочь народу, но не опирающиеся на массы. Таков отрицательный
ответ Габима. Но для того, чтобы ответить положительно, т. -е, что спасение народа в нем самом, в его борьбе, в революции, театр должен был бы показать новую современную пьесу, которая окончательно бы вывела „Габима“ на путь театра современной трагедии. Этого еще не сделано и этого приходится ждать от театра.
Необходимо указать, что последняя пьеса открыла ряд новых талантливых актеров в театре: Прудкин, Мескин, Бен-Ари и др. Но в то же время Габима до сих пор не выделила из своей среды режиссера и театру приходится работать с постановщиками, плохо знающими древнееврейский язык. Это большой минус театра. Мне кажется, что еще немного и Габима станет подлинным „театром трагедииˮ. Этому порукой вся деятельность театра и тот материал, которым он оперирует: актеры, достигшие высшего мастерства и древне-еврейский язык — язык трагедии еврейского народа. (В самом деле не ярче ли был бы Эдип, если бы его исполняли на языке Софокла? )
Так из скромной студии в душной коробочке на Кисловке, Габима на наших глазах превращается в театр-уникум, однако не отвертывающийся от современности, а в настоящее время готовый ступить с честью на ее первый порог.
Матвей Ройзман.
ТАНЕЦ В ДЕРЕВНЕ ПОСЛЕ РЕВОЛЮЦИИ.
Наблюдая развитие танца, по мере возможности, тут у нас в Москве, меня заинтересовало отношение между городским танцем и танцем деревенским. В настоящей заметке я коснусь слегка дореволюционого танца в деревне и более подробно остановлюсь на танце после революции. Должен сразу оговориться, что мои наблюдения касаются лишь одной Московской губернии.
Танец в дореволюционной деревне, никогда не играл такой роли, какую он играет теперь. Теперь ни одно собрание деревенской молодежи не обходится без танцев. Каждый спектакль никогда не проходит в конце без танцев, участие в ко
торых принимают почти все. Дореволюционная деревня жила в области танца лишь одной „русскойˮ. Если, где были другие танцы, то крайне редко, и то преимущественно в мещанской или близкой к городу крестьянской среде. В деревню — в глухую деревню, удаленную от центра танец не попадал. „Русскуюˮ плясали тогда иначе, чем теперь и притом она была преимущественно танцем мужчин, а не женщин, которые танцовали ее, топчась на месте и помахивая платочком, бесконечно долго и скучно.
С революцией положение резко изменилось: в обиход, кроме „русскойˮ, вошли и другие танцы. С революцией русская МинскГос. Ак. театр Белоруссии.
„Поджигателиˮ А. В. Луначарского.