Все онъ извѣдалъ: тюрьму петербургскую, Справки, доносы, жандармовъ любезности, Все: и раздольную степь оренбургскую,
И ея крѣпость; въ нуждѣ, въ неизвѣстности Жилъ онъ съ солдатами жалкими,
Жилъ, оскорбляемый всякимъ невѣждою!..
Друзья попытались ослабить для него тяжесть жестокой ссылки и безумно-суроваго запрещенія «писать и рисовать», но доносъ прервалъ ихъ старанія, и новая, еще горшая неволя постигла поэта: за семь лѣтъ изъ-подъ его пера не вышло ни одной строки стиховъ.
Тамъ въ забытомъ Богомъ и людьми Ново-петровскомъ укрѣпленіи, вмѣсто освѣжающаго дыханія родного Днѣпра, обдавала его зноемъ раскаленная пустыня, вмѣсто шелковыхъ изумрудныхъ степей, вперялъ онъ безнадежный взоръ въ безбрежное море песковъ и солончаковъ, вмѣсто общества, исполненныхъ увлеченій юности, товарищей, влачилъ дни въ «смердячей казармѣ» подъ начальствомъ «отпѣтыхъ» людей, отбросовъ общества.
Когда его, наконецъ, освободили, онъ снова сдѣлался жертвой доноса этого орудія подлыхъ душъ, и его задержали въ Нижнемъ, вслѣдствіе «несоблюденія нѣкоторыхъ формальностей при освобожденіи».
И чего только не дѣлали люди, чтобы озлобить и затоптать въ грязь «чистый и дорогой алмазъ» — его «колись святую душу». Они отняли у него, обезчестили его первую невинную любовь — его кучерявую Оксану, лишили его свободы, въ неволѣ преслѣдовали, и даже, когда онъ, послѣ двѣнадцати лѣтъ разлуки, пріѣхалъ на родину, снова глупымъ доносомъ принудили его удалиться оттуда. А сколько было мелкихъ обидчиковъ, уязвлявшихъ самолюбіе несчастнаго «рядового Тараса Шевченко»! И все-таки онъ не пересталъ любить жизнь и людей. До конца дней своихъ онъ служилъ искусству съ вѣрой въ облагораживающее вліяніе его на людей, вѣрилъ, что придетъ царство правды, ибо иначе —
Сонце стане
і оскверненну землю спалить,
и умеръ съ вѣрой, что наступитъ торжество любви, и
На оновленій землі Врага не буде супостата, А буде син і буде мати
і будутъ люде на землі. Павелъ Зайцевъ.
Покаяніе.
Такъ бы и палъ на колѣни, На мертво-холодныя плиты,
Излилъ бы всѣ муки и пени,
И чувства, что скорбью повиты. И долго бы, долго молился, Печально, тревожно стеная,
Душой бы усталой стремился
Къ высотамъ незримымъ Синая. Подъ гулъ-перезвонъ колокольный, Во мглѣ фиміама кадильномъ,
Нашелъ бы покой я невольный, Забвенье въ смятеньи безсильномъ. Тамъ ризъ серебренье сверкаетъ, — Лучами лампадъ осіянныхъ, И стоны души замолкаютъ
Подъ звуки молитвъ покаянныхъ. Сем. Никитинъ.
Сонъ и пробужденье.
Пахнуло уныньемъ. Лучъ солнца лѣнивый Скупѣе даритъ поцѣлуи землѣ...
Безцвѣтны поляны и убраны нивы,
И въ сумеркахъ тонутъ во мглѣ.
Дожди зачастили. Овраги, ложбины Озерами стали. Дорога грязна...
Чѣмъ ярче пурпурныя кисти рябины,
Тѣмъ чаще листвы желтизна.
Не слышно воздушныхъ, ликующихъ пѣсенъ Пернатыхъ пѣвцовъ, — и пустынно вокругъ; Когда ихъ пріютъ сталъ и жалокъ, и тѣсенъ,
Пѣвцовъ потянуло на Югъ.
И вѣтеръ съ повадкой своей своенравной Напѣвы ведетъ, погребальнымъ сродни...
Не хочется вѣрить, что здѣсь такъ недавно
Царили блаженные дни...
Пахучія первыя листья березы И бездна цвѣтовъ на лугу заливномъ, — Иль все это были однѣ только грезы,
Все было обманчивымъ сномъ, —
И солнце и птицы, и свѣтъ возрожденья, Чѣмъ сердце дышало, пылая сильнѣй? Ужели теперь настаетъ пробужденье
Во мракѣ безжизненныхъ дней?
Петръ Быковъ.
Т. Г. Шевченко. Портретъ работы М. Микѣшина.
Автопортретъ Т. Г. Шевченко
И ея крѣпость; въ нуждѣ, въ неизвѣстности Жилъ онъ съ солдатами жалкими,
Жилъ, оскорбляемый всякимъ невѣждою!..
Друзья попытались ослабить для него тяжесть жестокой ссылки и безумно-суроваго запрещенія «писать и рисовать», но доносъ прервалъ ихъ старанія, и новая, еще горшая неволя постигла поэта: за семь лѣтъ изъ-подъ его пера не вышло ни одной строки стиховъ.
Тамъ въ забытомъ Богомъ и людьми Ново-петровскомъ укрѣпленіи, вмѣсто освѣжающаго дыханія родного Днѣпра, обдавала его зноемъ раскаленная пустыня, вмѣсто шелковыхъ изумрудныхъ степей, вперялъ онъ безнадежный взоръ въ безбрежное море песковъ и солончаковъ, вмѣсто общества, исполненныхъ увлеченій юности, товарищей, влачилъ дни въ «смердячей казармѣ» подъ начальствомъ «отпѣтыхъ» людей, отбросовъ общества.
Когда его, наконецъ, освободили, онъ снова сдѣлался жертвой доноса этого орудія подлыхъ душъ, и его задержали въ Нижнемъ, вслѣдствіе «несоблюденія нѣкоторыхъ формальностей при освобожденіи».
И чего только не дѣлали люди, чтобы озлобить и затоптать въ грязь «чистый и дорогой алмазъ» — его «колись святую душу». Они отняли у него, обезчестили его первую невинную любовь — его кучерявую Оксану, лишили его свободы, въ неволѣ преслѣдовали, и даже, когда онъ, послѣ двѣнадцати лѣтъ разлуки, пріѣхалъ на родину, снова глупымъ доносомъ принудили его удалиться оттуда. А сколько было мелкихъ обидчиковъ, уязвлявшихъ самолюбіе несчастнаго «рядового Тараса Шевченко»! И все-таки онъ не пересталъ любить жизнь и людей. До конца дней своихъ онъ служилъ искусству съ вѣрой въ облагораживающее вліяніе его на людей, вѣрилъ, что придетъ царство правды, ибо иначе —
Сонце стане
і оскверненну землю спалить,
и умеръ съ вѣрой, что наступитъ торжество любви, и
На оновленій землі Врага не буде супостата, А буде син і буде мати
і будутъ люде на землі. Павелъ Зайцевъ.
Покаяніе.
Такъ бы и палъ на колѣни, На мертво-холодныя плиты,
Излилъ бы всѣ муки и пени,
И чувства, что скорбью повиты. И долго бы, долго молился, Печально, тревожно стеная,
Душой бы усталой стремился
Къ высотамъ незримымъ Синая. Подъ гулъ-перезвонъ колокольный, Во мглѣ фиміама кадильномъ,
Нашелъ бы покой я невольный, Забвенье въ смятеньи безсильномъ. Тамъ ризъ серебренье сверкаетъ, — Лучами лампадъ осіянныхъ, И стоны души замолкаютъ
Подъ звуки молитвъ покаянныхъ. Сем. Никитинъ.
Сонъ и пробужденье.
Пахнуло уныньемъ. Лучъ солнца лѣнивый Скупѣе даритъ поцѣлуи землѣ...
Безцвѣтны поляны и убраны нивы,
И въ сумеркахъ тонутъ во мглѣ.
Дожди зачастили. Овраги, ложбины Озерами стали. Дорога грязна...
Чѣмъ ярче пурпурныя кисти рябины,
Тѣмъ чаще листвы желтизна.
Не слышно воздушныхъ, ликующихъ пѣсенъ Пернатыхъ пѣвцовъ, — и пустынно вокругъ; Когда ихъ пріютъ сталъ и жалокъ, и тѣсенъ,
Пѣвцовъ потянуло на Югъ.
И вѣтеръ съ повадкой своей своенравной Напѣвы ведетъ, погребальнымъ сродни...
Не хочется вѣрить, что здѣсь такъ недавно
Царили блаженные дни...
Пахучія первыя листья березы И бездна цвѣтовъ на лугу заливномъ, — Иль все это были однѣ только грезы,
Все было обманчивымъ сномъ, —
И солнце и птицы, и свѣтъ возрожденья, Чѣмъ сердце дышало, пылая сильнѣй? Ужели теперь настаетъ пробужденье
Во мракѣ безжизненныхъ дней?
Петръ Быковъ.
Т. Г. Шевченко. Портретъ работы М. Микѣшина.
Автопортретъ Т. Г. Шевченко