— Чему ты улыбаешься, отецъ? — Глупости человѣческой. — Почему же, — глупости?
— Видишь ли, мой другъ... дѣло въ томъ, что если я, самый сильный изъ васъ, не устоялъ, а поддался и погибъ, то что можете вы всѣ... ты, Варя, ваши будущія дѣти?.. — Павлинъ Егоровичъ помолчалъ, переложилъ на столѣ руку на руку и заговорилъ дальше: — Пусть Варя выходитъ замужъ за самого ангела, но развѣ она не Гронская? И въ ея жилахъ течетъ отравленная, гнилая кровь нашей фамиліи, кровь алкоголиковъ, луэтиковъ, старыхъ, родовитыхъ, сановныхъ предковъ... Замѣть странность нашего дома... Она тебѣ еще неизвѣстна... Когда мы живемъ по-настоящему, мы не заглядываемъ сюда, но когда жизнь прошла и начинается прозябаніе, умираніе, наша гибель — насъ тянетъ сюда. Понимаешь?.. Чувствуешь это? Но изъ этого нашего особняка другого, новаго, выхода нѣтъ. Здѣсь — послѣдняя точка повѣсти... Возьми, напримѣръ, меня... Сюда я пріѣхалъ, ты знаешь когда. Когда уже не могъ ходить безъ костылей и почувствовалъ не только умомъ, душою, а всѣмъ своимъ тѣломъ почувствовалъ, что уже пора... Ну, пріѣхалъ, сижу здѣсь и жду своей очереди. Знаешь, противу рожна не можно прать.
Константинъ, какъ пружинный, быстро всталъ.
— Не правда!.. Ложь!.. Все ложь!.. Ты думаешь, что произносишь великія истины?.. Гнилая философія!..
— Постой, подожди! — перебилъ Павлинъ Егоровичъ. — Достань изъ шкапчика флаконъ съ духами...
Константинъ принесъ отцу духи. Павлинъ Егоровичъ медленно выкрутилъ хрустальную пробку, понюхалъ, прищурясь, горлышко флакона и, набравъ духовъ въ руку, провелъ ею по усамъ и по борту пиджака.
— Продолжай, голубчикъ, я слушаю.
— Зачѣмъ ты душишься? — спросилъ удивленно Константинъ.
— Покойникомъ воняетъ, дорогой! Развѣ ты не чувствуешь?.. Ну, продолжай, ты хорошо началъ говорить...
— Ты издѣваешься надо мной!
— Нисколько, мой другъ. Сохрани Богъ! Но что же мнѣ дѣлать, если твой дѣдушка издаетъ такой скверный запахъ. Впрочемъ, это фамильное. Всѣ Гронскіе, когда полежатъ въ залѣ на столѣ, всегда скверно пахнутъ... Что уставился?.. Итакъ, ты остановился на гнилой философіи... Прекрасно сказано!.. Довольно мѣтко!..
— Замолчи, пожалуйста! — закричалъ Константинъ. — Прошу тебя!
Павлинъ Егоровичъ пожалъ плечами.
— Я, кажется, не сказалъ ничего такого ужаснаго, наоборотъ, даже похвалилъ тебя... Не понимаю, чего ты сердишься?
Константинъ дошелъ до двери и вернулся къ столу. — У тебя, отецъ, покойницкая философія... не живая... Будто ты давно умеръ...
Павлинъ Егоровичъ наклонилъ голову, и низко стриженные волосы отлили серебромъ.
— Правда, Костя... И ты, и я, мы всѣ умерли, и намъ только кажется, что мы живемъ.
— Да вѣдь я жить хочу!.. Жить! — Константинъ почти простоналъ.
— Нѣтъ, голубчикъ, брось!.. Примирись!.. Будь мужчиной!.. Ты въ существѣ своемъ мертвъ, потому что родился отъ мертвецовъ. Твоя мать — больная женщина. Я — тоже... Что?.. Не вѣришь? Дорогой мой, ты думаешь, дешево досталось мнѣ мое теперешнее спокойствіе. И я былъ молодъ, какъ ты, и я возмущался и протестовалъ, и не соглашался. И все, что я тебѣ говорю сейчасъ, я слыхалъ самъ отъ твоего умершаго дѣда. Его слова вонзились въ меня, какъ гвозди, и я началъ воспитывать себя. Знаешь, какъ воспиталъ? При жизни твоего дѣда я заказалъ для него гробъ, а мѣрку для
ВЫСТАВКА НЕЗАВИСИМЫХЪ 1914 г. Катанье на масляной.
Н. В. Пироговъ.