гроба снимали съ меня... — Павлинъ Егоровичъ наклонилъ голову на бокъ и, словно вспоминая, задумчиво заговорилъ: — А какъ онъ плакалъ, когда увидѣлъ гробъ! Не хотѣлъ умирать... И мнѣ стало противно!.. Тебѣ одному говорю: знаешь, если бы онъ въ ту ночь не умеръ самъ, я убилъ бы его... Придушилъ!..
Павлинъ Егоровичъ замолчалъ. Константинъ замеръ у стола въ каменной позѣ. Слышно было, какъ жужжала за дверью монашенка, и тикали старые часы въ длиномъ и узкомъ, какъ гробъ, футлярѣ. Константину послышалось, что гдѣ-то за стѣной раздался плачъ. Онъ съ любопытствомъ прислушался, но снова плача не услыхалъ. Плыли монотонные звуки изъ зала: «жизнь человѣческая яко трава сельная, тако отцвѣтетъ, и не будетъ и не познаетъ къ тому мѣста своего»...
— Костя, помоги мнѣ встать, — попросилъ Павлинъ Егоровичъ.
Константинъ приподнялъ отца за плечи и далъ ему костыли. Павлинъ Егоровичъ сдѣлалъ качающійся шагъ къ двери и повернулъ голову.
— Пойдемъ, Костя. — Куда?
— Посмотримъ на него. Послѣднюю ночь лежитъ въ своемъ, — Павелъ Егоровичъ поправился, — въ нашемъ домѣ. Пойдемъ!.. Возьми духи...
Константинъ медленно подошелъ къ столу, взялъ флаконъ и пошелъ за отцомъ.
III.
Старикъ Гронскій лежалъ въ большой залѣ на узкомъ и длинномъ столѣ. Въ головахъ и по бокамъ стояли высокіе серебряные подсвѣчники съ толстыми восковыми свѣчами. Отъ пламенныхъ язычковъ съ синими жилками вверхъ тянулись тонкія черныя ниточки копоти. Зеркала въ золоченныхъ рамахъ были завѣшаны простынями, на которыхъ еще не разошлись складки. Въ овальныхъ медальонахъ, врѣзанныхъ въ лѣпной потолокъ, улыбались потускнѣвшіе расписные
амуры, обвитые выцвѣтшими гирляндами розъ. У камина стояла прислоненная къ стѣнѣ крышка гроба. Мебель сдвинули къ стѣнамъ и частью вынесли въ другія комнаты. Рояль откатили въ уголъ.
Въ залѣ пахло цвѣтами — огромные вѣнки изъ нихъ окружали столъ — и ужаснымъ, отвратительнымъ, удушливымъ трупомъ. Константинъ невольно поднесъ къ лицу флаконъ съ острыми духами. Монашенка оглянулась на стукъ двери и зачитала усерднѣе и громче.
— Идите спать, матушка! — сказалъ Павлинъ Егоровичъ. — Спаси васъ Господи! — монашенка низко поклонилась. — Я до конца только...
— Идите идите... Мы посидимъ здѣсь.
Монашенка еще разъ низко поклонилась и вышла. Павлинъ Егоровичъ, медленно забирая костылями, двинулся къ столу.
— Константинъ, подними покрывало.
Константинъ подошелъ къ столу съ другой стороны и, содрагаясь и чувствуя тошноту отъ тяжкаго запаха, отвернулъ кисею съ лица покойника. Старикъ уже разлагался, и на лицѣ проступили признаки тлѣнія. На вискахъ, у глазъ и возлѣ носа темнѣли гнилыя, грязныя пятна. Лысину избороздило синими жилками. Ногти на рукахъ почернѣли. На губахъ застыла сине-коричневая сукровица. Глаза совсѣмъ провалились внутрь. Гронскій былъ одѣтъ въ шитый мундиръ, лежавшій на груди широкими, неподвижными складками. Золото шитья сверкало кое-гдѣ мертвымъ блескомъ.
Константинъ хотѣлъ отойти и не могъ. Ему противенъ былъ этотъ трупъ и въ то же время его тянуло къ нему, и онъ сладострастно вдыхалъ тяжелый запахъ, смѣшанный съ прянымъ ароматомъ умирающихъ цвѣтовъ.
Павлинъ Егоровичъ смотрѣлъ на отца холодно и спокойно и снова, какъ недавно въ кабинетѣ, сказалъ:
— Какъ ему не хотѣлось умирать!
Константинъ вздрогнулъ, дернулся и невѣрными шагами
отошелъ отъ стола.
Внутренній видъ церкви Павловскаго Дворца
Картина Его Высочества Князя Игоря Константиновича.
Павлинъ Егоровичъ замолчалъ. Константинъ замеръ у стола въ каменной позѣ. Слышно было, какъ жужжала за дверью монашенка, и тикали старые часы въ длиномъ и узкомъ, какъ гробъ, футлярѣ. Константину послышалось, что гдѣ-то за стѣной раздался плачъ. Онъ съ любопытствомъ прислушался, но снова плача не услыхалъ. Плыли монотонные звуки изъ зала: «жизнь человѣческая яко трава сельная, тако отцвѣтетъ, и не будетъ и не познаетъ къ тому мѣста своего»...
— Костя, помоги мнѣ встать, — попросилъ Павлинъ Егоровичъ.
Константинъ приподнялъ отца за плечи и далъ ему костыли. Павлинъ Егоровичъ сдѣлалъ качающійся шагъ къ двери и повернулъ голову.
— Пойдемъ, Костя. — Куда?
— Посмотримъ на него. Послѣднюю ночь лежитъ въ своемъ, — Павелъ Егоровичъ поправился, — въ нашемъ домѣ. Пойдемъ!.. Возьми духи...
Константинъ медленно подошелъ къ столу, взялъ флаконъ и пошелъ за отцомъ.
III.
Старикъ Гронскій лежалъ въ большой залѣ на узкомъ и длинномъ столѣ. Въ головахъ и по бокамъ стояли высокіе серебряные подсвѣчники съ толстыми восковыми свѣчами. Отъ пламенныхъ язычковъ съ синими жилками вверхъ тянулись тонкія черныя ниточки копоти. Зеркала въ золоченныхъ рамахъ были завѣшаны простынями, на которыхъ еще не разошлись складки. Въ овальныхъ медальонахъ, врѣзанныхъ въ лѣпной потолокъ, улыбались потускнѣвшіе расписные
амуры, обвитые выцвѣтшими гирляндами розъ. У камина стояла прислоненная къ стѣнѣ крышка гроба. Мебель сдвинули къ стѣнамъ и частью вынесли въ другія комнаты. Рояль откатили въ уголъ.
Въ залѣ пахло цвѣтами — огромные вѣнки изъ нихъ окружали столъ — и ужаснымъ, отвратительнымъ, удушливымъ трупомъ. Константинъ невольно поднесъ къ лицу флаконъ съ острыми духами. Монашенка оглянулась на стукъ двери и зачитала усерднѣе и громче.
— Идите спать, матушка! — сказалъ Павлинъ Егоровичъ. — Спаси васъ Господи! — монашенка низко поклонилась. — Я до конца только...
— Идите идите... Мы посидимъ здѣсь.
Монашенка еще разъ низко поклонилась и вышла. Павлинъ Егоровичъ, медленно забирая костылями, двинулся къ столу.
— Константинъ, подними покрывало.
Константинъ подошелъ къ столу съ другой стороны и, содрагаясь и чувствуя тошноту отъ тяжкаго запаха, отвернулъ кисею съ лица покойника. Старикъ уже разлагался, и на лицѣ проступили признаки тлѣнія. На вискахъ, у глазъ и возлѣ носа темнѣли гнилыя, грязныя пятна. Лысину избороздило синими жилками. Ногти на рукахъ почернѣли. На губахъ застыла сине-коричневая сукровица. Глаза совсѣмъ провалились внутрь. Гронскій былъ одѣтъ въ шитый мундиръ, лежавшій на груди широкими, неподвижными складками. Золото шитья сверкало кое-гдѣ мертвымъ блескомъ.
Константинъ хотѣлъ отойти и не могъ. Ему противенъ былъ этотъ трупъ и въ то же время его тянуло къ нему, и онъ сладострастно вдыхалъ тяжелый запахъ, смѣшанный съ прянымъ ароматомъ умирающихъ цвѣтовъ.
Павлинъ Егоровичъ смотрѣлъ на отца холодно и спокойно и снова, какъ недавно въ кабинетѣ, сказалъ:
— Какъ ему не хотѣлось умирать!
Константинъ вздрогнулъ, дернулся и невѣрными шагами
отошелъ отъ стола.
Внутренній видъ церкви Павловскаго Дворца
Картина Его Высочества Князя Игоря Константиновича.