СОЛНЦЕ РОССIИ
КОНЬЯКЪ.
Разсказъ.
I.
Вечеръ былъ свѣжій, но въ воздухѣ уже давно пахло весной, и въ догоравшихъ зоряхъ искрились уже майскіе свѣты, и въ низкихъ прозрачныхъ облакахъ золотились снопы закатныхъ лучей, мягкихъ и нѣжныхъ, какъ всегда, въ канунъ весны...
Прохоровъ, не обращая вниманія на товарища, улыбался медленно ползшей по лицу улыбкой, и помахивая въ сторону Невы невѣрной, колеблющейся рукой, бормоталъ:
— Весна... тоже.... какъ у людей...
Его товарищъ, Диковъ, упрямо смотрѣлъ себѣ подъ ноги и, морща лобъ, о чемъ-то мучительно думалъ, методично ударяя палкой по тротуару. Машинально онъ шелъ рядомъ съ Прохоровымъ, но его присутствіе онъ замѣчалъ лишь тогда, когда оба пріятеля подходили къ какому либо ресторану, попадавшемуся имъ по пути.
Тогда они оживали, вступали въ краткую бесѣду и тотчасъ проходили въ гостепріимный кабачекъ, гдѣ немедленно спрашивали себѣ — Богъ вѣсть какой по счету — графинъ водки.
И продолжали прерванную въ предыдущемъ кабакѣ бесѣду.
Прохоровъ теперь сѣлъ, осовѣлъ и заговорилъ плачущимъ тономъ:
— Понимаешь, весна, а весной всѣ чахоточные умираютъ..
— Ну, ужъ и всѣ?! — усумнился Диковъ. — Всѣ, понятно, — настаиваетъ Прохоровъ, — вотъ потому-то «бѣлый цвѣтокъ» и устраивается...
Диковъ, не смотря на обиліе алкоголя, поглощен
наго имъ сегодня,
всe же не теряетъ окончательно логики и настойчиво возражаетъ:
— Ежели бы всѣ помирали весной, то для чего же строить санаторіи?
Этотъ аргументъ дѣйствуетъ такъ сильно на Прохорова, точно онъ получилъ ударъ по головѣ, и онъ только блаженно улыбается медленной улыбкой и, понурившись, мягко говоритъ:
— Вотъ и сразу видно, что я дуракъ... Но все же, понимаешь, бѣлый цвѣтокъ при ту
беркулезѣ... какъ соціальномъ бѣдствіи...
И возобновился тотъ разговоръ, который пріятели вели съ утра, только что придя на службу.
Праздникъ цвѣтка всѣхъ интересовалъ, всѣ о немъ говорили, и мелкіе служащіе были взволнованы имъ гораздо болѣе, чѣмъ крупные.
Въ 12 часовъ приходили сборщицы, въ томъ числѣ дочь министра. Прохоровъ и Диковъ по счастливой случайности, оказались одни въ канцеляріи, когда вошли сборщицы, и поэтому удостоились непродолжительнаго, но милаго раз
говора со стороны изящно одѣтыхъ, красивыхъ дамъ и барышенъ.
Теперь, къ концу дня, Прохоровъ и Диковъ уже не помнятъ всего разговора. Они такъ часто повторяли фразы, ими услышанныя изъ прекрасныхъ устъ, что въ концѣ концовъ на этихъ фразахъ оказались неимовѣрныя наслоенія и выходило, что сборщицы бесѣдовали съ маленькими чи новинками не менѣе часу... А этотъ часъ въ дѣйствительности былъ равенъ минутѣ.
Но очарованные, упоенные ароматами крѣпкихъ духовъ, до вечера державшихся въ прокопченной табакомъ и человѣческимъ потомъ канцеляріи, загипнотизированные мимолетными, но сладостными впечатлѣніями, Прохоровъ и Диковъ грезили съ каждой рюмкой все больше и больше и расписывали другъ другу встрѣчу съ изящными дамами и барышнями въ самыхъ невѣроятныхъ краскахъ и вѣрили другъ другу, вѣрили крѣпко красивой лжи, которая рождалась у нихъ въ усталыхъ, сѣрыхъ измученныхъ жизнью душахъ, и торопились нагромоздить эту ложь на новую красивую ложь, дававшую имъ теперь утѣшеніе и забвеніе...
Ресторанъ закрывался, и пріятели, обнявшись, вышли снова на улицу, продолжая фантазировать.
— Ну такъ вотъ, — повторялъ Прохоровъ, — дочь министра и говоритъ: «вы мнѣ очень понравились, потому что у васъ томные глаза, я скажу своему папѣ, и вы получите повышеніе».
— А на меня смотрѣла та, знаешь, въ розовомъ платьѣ съ разрѣзомъ. Такъ смотрѣла... а потомъ незамѣтно пожала мнѣ руку, чтобы никто не видѣлъ...
Съ Невы потянуло холоднымъ вѣтеркомъ, и разгоряченные пріятели остановились.
— Хорошая ночь, — проговорилъ мечтательно Диковъ...
— Да, — тихо добавилъ Прохоровъ въ
Президентъ французской республики РАЙМОНДЪ ПУАНКАРЭ
КОНЬЯКЪ.
Разсказъ.
I.
Вечеръ былъ свѣжій, но въ воздухѣ уже давно пахло весной, и въ догоравшихъ зоряхъ искрились уже майскіе свѣты, и въ низкихъ прозрачныхъ облакахъ золотились снопы закатныхъ лучей, мягкихъ и нѣжныхъ, какъ всегда, въ канунъ весны...
Прохоровъ, не обращая вниманія на товарища, улыбался медленно ползшей по лицу улыбкой, и помахивая въ сторону Невы невѣрной, колеблющейся рукой, бормоталъ:
— Весна... тоже.... какъ у людей...
Его товарищъ, Диковъ, упрямо смотрѣлъ себѣ подъ ноги и, морща лобъ, о чемъ-то мучительно думалъ, методично ударяя палкой по тротуару. Машинально онъ шелъ рядомъ съ Прохоровымъ, но его присутствіе онъ замѣчалъ лишь тогда, когда оба пріятеля подходили къ какому либо ресторану, попадавшемуся имъ по пути.
Тогда они оживали, вступали въ краткую бесѣду и тотчасъ проходили въ гостепріимный кабачекъ, гдѣ немедленно спрашивали себѣ — Богъ вѣсть какой по счету — графинъ водки.
И продолжали прерванную въ предыдущемъ кабакѣ бесѣду.
Прохоровъ теперь сѣлъ, осовѣлъ и заговорилъ плачущимъ тономъ:
— Понимаешь, весна, а весной всѣ чахоточные умираютъ..
— Ну, ужъ и всѣ?! — усумнился Диковъ. — Всѣ, понятно, — настаиваетъ Прохоровъ, — вотъ потому-то «бѣлый цвѣтокъ» и устраивается...
Диковъ, не смотря на обиліе алкоголя, поглощен
наго имъ сегодня,
всe же не теряетъ окончательно логики и настойчиво возражаетъ:
— Ежели бы всѣ помирали весной, то для чего же строить санаторіи?
Этотъ аргументъ дѣйствуетъ такъ сильно на Прохорова, точно онъ получилъ ударъ по головѣ, и онъ только блаженно улыбается медленной улыбкой и, понурившись, мягко говоритъ:
— Вотъ и сразу видно, что я дуракъ... Но все же, понимаешь, бѣлый цвѣтокъ при ту
беркулезѣ... какъ соціальномъ бѣдствіи...
И возобновился тотъ разговоръ, который пріятели вели съ утра, только что придя на службу.
Праздникъ цвѣтка всѣхъ интересовалъ, всѣ о немъ говорили, и мелкіе служащіе были взволнованы имъ гораздо болѣе, чѣмъ крупные.
Въ 12 часовъ приходили сборщицы, въ томъ числѣ дочь министра. Прохоровъ и Диковъ по счастливой случайности, оказались одни въ канцеляріи, когда вошли сборщицы, и поэтому удостоились непродолжительнаго, но милаго раз
говора со стороны изящно одѣтыхъ, красивыхъ дамъ и барышенъ.
Теперь, къ концу дня, Прохоровъ и Диковъ уже не помнятъ всего разговора. Они такъ часто повторяли фразы, ими услышанныя изъ прекрасныхъ устъ, что въ концѣ концовъ на этихъ фразахъ оказались неимовѣрныя наслоенія и выходило, что сборщицы бесѣдовали съ маленькими чи новинками не менѣе часу... А этотъ часъ въ дѣйствительности былъ равенъ минутѣ.
Но очарованные, упоенные ароматами крѣпкихъ духовъ, до вечера державшихся въ прокопченной табакомъ и человѣческимъ потомъ канцеляріи, загипнотизированные мимолетными, но сладостными впечатлѣніями, Прохоровъ и Диковъ грезили съ каждой рюмкой все больше и больше и расписывали другъ другу встрѣчу съ изящными дамами и барышнями въ самыхъ невѣроятныхъ краскахъ и вѣрили другъ другу, вѣрили крѣпко красивой лжи, которая рождалась у нихъ въ усталыхъ, сѣрыхъ измученныхъ жизнью душахъ, и торопились нагромоздить эту ложь на новую красивую ложь, дававшую имъ теперь утѣшеніе и забвеніе...
Ресторанъ закрывался, и пріятели, обнявшись, вышли снова на улицу, продолжая фантазировать.
— Ну такъ вотъ, — повторялъ Прохоровъ, — дочь министра и говоритъ: «вы мнѣ очень понравились, потому что у васъ томные глаза, я скажу своему папѣ, и вы получите повышеніе».
— А на меня смотрѣла та, знаешь, въ розовомъ платьѣ съ разрѣзомъ. Такъ смотрѣла... а потомъ незамѣтно пожала мнѣ руку, чтобы никто не видѣлъ...
Съ Невы потянуло холоднымъ вѣтеркомъ, и разгоряченные пріятели остановились.
— Хорошая ночь, — проговорилъ мечтательно Диковъ...
— Да, — тихо добавилъ Прохоровъ въ
Президентъ французской республики РАЙМОНДЪ ПУАНКАРЭ