такую бы ночь да на автомобилѣ на острова, да съ дочерью министра... Эхъ, жизнь!...
И онъ ударилъ себя безнадежно руками, и на глаза его навернулись слезы...
II.
Пріятели сидѣли на набережной Невы и, ежась подъ свѣжимъ вѣтеркомъ, трезвѣя, тихо бесѣдовали о своей жизни:
— Будь она проклята, — рѣшительно произнесъ Прохоровъ и сплюнулъ. — Мнѣ двадцать два года, а ни съ одной порядочной женщиной не разговаривалъ... Ни разу въ театрѣ не былъ... Что сдѣлаешь на тридцать рублей съ полтиной?... Братъ хромой, мать въ ревматизмѣ...
Диковъ вздрогнулъ. Подуло сильнѣе вѣтеркомъ съ Невы, да и слова товарища бросили въ память, убаюканную алкоголемъ, жгучія воспоминанья...
Вѣдь сынокъ Троша боленъ... И какъ это Диковъ могъ забыть про это?..
— Экое свинство, — произнесъ онъ вслухъ. — Скоты мы всѣ, Прохоровъ...
— Экая важность: скоты... Ну, и скоты: кому отъ этого хуже... И скотъ я: матери обѣщалъ купить сосновую фуфайку, а вотъ пропилъ...
И онъ поднялся съ каменной холодной лавки и, сжимая кулаки, кому-то погрозилъ. — У, черти!...
Диковъ сидѣлъ, понуривъ голову:
— И, понимаешь, — тянулъ онъ медленно слова, — докторъ сказалъ, — «колитъ». Такая болѣзнь... Желудокъ, значитъ... Деньги, ухъ! какъ нужны... Все пролѣчили... А до двадцатаго еще восемь денъ...
— А трешку-то пропилъ сегодня, — не безъ злорадства замѣтилъ Прохоровъ.
Диковъ еще сильнѣе опустилъ голову. Сердце у него заныло, и острый холодокъ пробѣжалъ колющимъ токомъ по спинѣ. Трошу онъ любилъ горячо и сильно. Изъ-за него и къ женѣ Марусѣ привязался еще крѣпче. И всѣ послѣд
ніе четыре мѣсяца, что началъ похварывать Троша, ни разу онъ не былъ въ кабакѣ и бережно тратилъ свои гроши, лишь бы хватило на лекарства. И вотъ сегодня... какой случай... А все этотъ бѣлый цвѣтокъ... Эти барышни и дамы... Вскружили голову своими разговорами...
— Какъ съ людьми заговорили, когда понадобились наши гривенники!
И Диковъ озлобленно началъ думать о томъ, какъ старался онъ всяческими униженіями раздобыть два гривенника взаймы, чтобы имѣть ихъ подъ рукой и положить въ кружку сборщицамъ... А занявши двугривенный, какъ-то легко и скоро, по предложенію Прохорова, занялъ и трешницу у казначея подъ двадцатое...
— Какъ съ людьми заговорили, —
думалъ, все больше поддаваясь злобѣ, Диковъ. — А приди я завтра къ нимъ просителемъ, — не допустятъ, швейцаръ выгонитъ...
А наперекоръ злобѣ предъ глазами вставали изящныя, тонкія фигурки женщинъ, и слышался даже здѣсь, въ холодномъ воздухѣ, ароматъ духовъ, и точно тѣни, предъ взоромъ мелькали нѣжныя улыбки, слышалась музыкальная рѣчь, и нѣжили ласковые глаза...
— Ну, чертъ съ ними, идемъ! — сплюнувши, громко прокричалъ Диковъ и, схвативъ товарища подъ руку, потащилъ его быстро по направленію къ мосту.
Шли они молча, и когда, наконецъ, дотащились до 21 линіи оба протрезвѣли, и оба почувствовали страхъ. Какъ вернуться домой, въ свои ямы нищеты и болѣзней, съ пустыми карманами, со слѣдами пьянства?..
И оба остановились на углу и, взглянувъ другъ на друга, хитро улыбнулись, а потомъ, пошептавшись, поманили рукой дворника, ссорившагося недалеко съ пьяной проституткой.
Черезъ десять минутъ они, стоя тутъ же на углу, опохмелялись, поочередно прикладываясь къ «двадцаткѣ», принесенной дворникомъ, и закусывая солеными огурцами. Пили они жадно, сосредоточенно, торопясь, чтобы скорѣе прогнать въ усталые мозги хмель. Прохоровъ совершенно опьянѣлъ и, пошатываясь, прошелъ къ себѣ въ домъ, не простившись. Но Диковъ, какъ ни желалъ, охмелѣть не могъ. Сквозь надвигавшіеся винные пары сознаніе ярко свѣтило, и въ душѣ трепеталъ страхъ за ребенка, лежащаго уже давно больнымъ. И этотъ страхъ, точно вѣтеръ тучи, прогонялъ винные пары, и сознаніе не меркло, и жуть холодила спину, и было страшно сдвинуться съ мѣста...
Но было уже свѣтло, да и дворникъ, хотя и получилъ щедро на чай за принесенную водку, все-таки нерѣшительно поглядывалъ на неподвижно стоявшаго чиновника и, наконецъ, сухо посовѣтовалъ ему:
Лучше бы домой, баринъ, идти, а то тутъ всякіе шляются...
И Диковъ, вздрагивая, пошелъ къ себѣ, и чувствовалъ, что теперь ему все равно. Хоть на
эшафотъ идти... только поскорѣе бы, поскорѣй...
III.
Докторъ пришелъ только поздно вечеромъ. Осмотрѣлъ Трошу и, лѣниво садясь писать рецептъ, прибавилъ:
— Главное, вы соблюдайте діэту. Отъ вашего молока все зависитъ... А мальченку давайте этихъ капелекъ, а затѣмъ нужно бы коньячку...
Маруся удивленно посмотрѣла на доктора своими васильковыми глазами.
— А славные глазки у бабенки, — подумалъ докторъ, и взоръ его замаслился.
И лаская ее своими мутнѣющими, старѣющими глазами, докторъ продолжалъ:
— Да, нужно давать малышу коньяку. Такъ съ полъ ложечки три раза, а то и четыре въ день... Но коньякъ нужно хорошій, заграничный. Значитъ, — развелъ онъ руками, — дорогой. Этакъ рубля въ четыре, въ пять полбутылка. Пять буквъ, знаете бываетъ... Это было бы хорошо. Крѣпило бы желудокъ...
КЪ ПРІѢЗДУ ПРЕЗИДЕНТА ФРАНЦУЗСКОЙ РЕСПУБЛИКИ.
Дредноутъ,, Жанъ-Бартъ“, сопровождающій Президента Республики.
КЪ ПРІѢЗДУ ПРЕЗИДЕНТА ФРАНЦУЗСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
Миноносецъ ˮТромблонъ“, сопровождающій Президента Республики.
И онъ ударилъ себя безнадежно руками, и на глаза его навернулись слезы...
II.
Пріятели сидѣли на набережной Невы и, ежась подъ свѣжимъ вѣтеркомъ, трезвѣя, тихо бесѣдовали о своей жизни:
— Будь она проклята, — рѣшительно произнесъ Прохоровъ и сплюнулъ. — Мнѣ двадцать два года, а ни съ одной порядочной женщиной не разговаривалъ... Ни разу въ театрѣ не былъ... Что сдѣлаешь на тридцать рублей съ полтиной?... Братъ хромой, мать въ ревматизмѣ...
Диковъ вздрогнулъ. Подуло сильнѣе вѣтеркомъ съ Невы, да и слова товарища бросили въ память, убаюканную алкоголемъ, жгучія воспоминанья...
Вѣдь сынокъ Троша боленъ... И какъ это Диковъ могъ забыть про это?..
— Экое свинство, — произнесъ онъ вслухъ. — Скоты мы всѣ, Прохоровъ...
— Экая важность: скоты... Ну, и скоты: кому отъ этого хуже... И скотъ я: матери обѣщалъ купить сосновую фуфайку, а вотъ пропилъ...
И онъ поднялся съ каменной холодной лавки и, сжимая кулаки, кому-то погрозилъ. — У, черти!...
Диковъ сидѣлъ, понуривъ голову:
— И, понимаешь, — тянулъ онъ медленно слова, — докторъ сказалъ, — «колитъ». Такая болѣзнь... Желудокъ, значитъ... Деньги, ухъ! какъ нужны... Все пролѣчили... А до двадцатаго еще восемь денъ...
— А трешку-то пропилъ сегодня, — не безъ злорадства замѣтилъ Прохоровъ.
Диковъ еще сильнѣе опустилъ голову. Сердце у него заныло, и острый холодокъ пробѣжалъ колющимъ токомъ по спинѣ. Трошу онъ любилъ горячо и сильно. Изъ-за него и къ женѣ Марусѣ привязался еще крѣпче. И всѣ послѣд
ніе четыре мѣсяца, что началъ похварывать Троша, ни разу онъ не былъ въ кабакѣ и бережно тратилъ свои гроши, лишь бы хватило на лекарства. И вотъ сегодня... какой случай... А все этотъ бѣлый цвѣтокъ... Эти барышни и дамы... Вскружили голову своими разговорами...
— Какъ съ людьми заговорили, когда понадобились наши гривенники!
И Диковъ озлобленно началъ думать о томъ, какъ старался онъ всяческими униженіями раздобыть два гривенника взаймы, чтобы имѣть ихъ подъ рукой и положить въ кружку сборщицамъ... А занявши двугривенный, какъ-то легко и скоро, по предложенію Прохорова, занялъ и трешницу у казначея подъ двадцатое...
— Какъ съ людьми заговорили, —
думалъ, все больше поддаваясь злобѣ, Диковъ. — А приди я завтра къ нимъ просителемъ, — не допустятъ, швейцаръ выгонитъ...
А наперекоръ злобѣ предъ глазами вставали изящныя, тонкія фигурки женщинъ, и слышался даже здѣсь, въ холодномъ воздухѣ, ароматъ духовъ, и точно тѣни, предъ взоромъ мелькали нѣжныя улыбки, слышалась музыкальная рѣчь, и нѣжили ласковые глаза...
— Ну, чертъ съ ними, идемъ! — сплюнувши, громко прокричалъ Диковъ и, схвативъ товарища подъ руку, потащилъ его быстро по направленію къ мосту.
Шли они молча, и когда, наконецъ, дотащились до 21 линіи оба протрезвѣли, и оба почувствовали страхъ. Какъ вернуться домой, въ свои ямы нищеты и болѣзней, съ пустыми карманами, со слѣдами пьянства?..
И оба остановились на углу и, взглянувъ другъ на друга, хитро улыбнулись, а потомъ, пошептавшись, поманили рукой дворника, ссорившагося недалеко съ пьяной проституткой.
Черезъ десять минутъ они, стоя тутъ же на углу, опохмелялись, поочередно прикладываясь къ «двадцаткѣ», принесенной дворникомъ, и закусывая солеными огурцами. Пили они жадно, сосредоточенно, торопясь, чтобы скорѣе прогнать въ усталые мозги хмель. Прохоровъ совершенно опьянѣлъ и, пошатываясь, прошелъ къ себѣ въ домъ, не простившись. Но Диковъ, какъ ни желалъ, охмелѣть не могъ. Сквозь надвигавшіеся винные пары сознаніе ярко свѣтило, и въ душѣ трепеталъ страхъ за ребенка, лежащаго уже давно больнымъ. И этотъ страхъ, точно вѣтеръ тучи, прогонялъ винные пары, и сознаніе не меркло, и жуть холодила спину, и было страшно сдвинуться съ мѣста...
Но было уже свѣтло, да и дворникъ, хотя и получилъ щедро на чай за принесенную водку, все-таки нерѣшительно поглядывалъ на неподвижно стоявшаго чиновника и, наконецъ, сухо посовѣтовалъ ему:
Лучше бы домой, баринъ, идти, а то тутъ всякіе шляются...
И Диковъ, вздрагивая, пошелъ къ себѣ, и чувствовалъ, что теперь ему все равно. Хоть на
эшафотъ идти... только поскорѣе бы, поскорѣй...
III.
Докторъ пришелъ только поздно вечеромъ. Осмотрѣлъ Трошу и, лѣниво садясь писать рецептъ, прибавилъ:
— Главное, вы соблюдайте діэту. Отъ вашего молока все зависитъ... А мальченку давайте этихъ капелекъ, а затѣмъ нужно бы коньячку...
Маруся удивленно посмотрѣла на доктора своими васильковыми глазами.
— А славные глазки у бабенки, — подумалъ докторъ, и взоръ его замаслился.
И лаская ее своими мутнѣющими, старѣющими глазами, докторъ продолжалъ:
— Да, нужно давать малышу коньяку. Такъ съ полъ ложечки три раза, а то и четыре въ день... Но коньякъ нужно хорошій, заграничный. Значитъ, — развелъ онъ руками, — дорогой. Этакъ рубля въ четыре, въ пять полбутылка. Пять буквъ, знаете бываетъ... Это было бы хорошо. Крѣпило бы желудокъ...
КЪ ПРІѢЗДУ ПРЕЗИДЕНТА ФРАНЦУЗСКОЙ РЕСПУБЛИКИ.
Дредноутъ,, Жанъ-Бартъ“, сопровождающій Президента Республики.
КЪ ПРІѢЗДУ ПРЕЗИДЕНТА ФРАНЦУЗСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
Миноносецъ ˮТромблонъ“, сопровождающій Президента Республики.