мужскихъ шаговъ, звенѣвшихъ внизу, у начала лѣстницы. И Маруся опять сжалась въ комочекъ. Ей показалось, что кого-то несутъ... Несутъ, значитъ, Володю...
Блѣднѣя, она выходитъ на площадку пятиэтажнаго дома и прислушивается...
Нѣтъ, это шаги одного человѣка... Шаги Володи...
И обрадованная, Маруся наклоняется черезъ перила и шепотомъ зоветъ:
— Володя, милый, поскорѣй!.. Что такъ поздно?
Но отвѣта нѣтъ. Звучатъ еще тяжелѣе тяжелые шаги, и грузно подымается Володя, какой-то странный.
— Неужели пьянъ? — съ тревогой думаетъ Маруся, — и новая мука давитъ ей сердце. Уже четыре мѣсяца онъ не пьетъ, и Маруся не нарадовалась этому... Бѣда, когда начнетъ опять уходить въ кабаки. Тогда хоть смерть...
Маруся пропускаетъ впереди себя мужа, неслышно вдыхая воздухъ... Водка... Конечно...
И убитая Маруся запираетъ дверь на ключъ и идетъ приговоренная, не глядя на мужа, къ столу.
Но мужъ, къ удивленію, спокоенъ. Пьяный, онъ всегда любитъ много говорить и жаловаться на судьбу, шумѣть, плакать... А теперь вотъ опустился у стола, тихо сидитъ и молчитъ...
Маруся подымаетъ голову и видитъ предъ собой сконфуженное лицо мужа и его мигающіе застѣнчиво глаза... — Что съ тобой, Володя? — дрожа, спрашиваетъ жена. — Ничего, — отвѣчаетъ онъ, — вотъ праздникъ бѣлаго цвѣтка былъ... Ну и вотъ была у насъ дочь министра... и дамы... аристократки... Духами пахло весь день...
Онъ говорилъ растерянно и боязливо. Боялся признаться въ томъ, что пилъ сегодня.
А Маруся смотрѣла внимательно на его лицо и ясно видѣла, что онъ пилъ и пилъ много... Странно, что не пьянъ... — А денегъ досталъ?
— Нѣтъ, — совралъ онъ рѣшительно, сдѣлавъ глубокій вздохъ...
— А тутъ былъ докторъ, — тихо говорила Маруся. — Ну, сказалъ, что не ручается за жизнь Троши...
— Такъ и сказалъ? — переспросилъ Диковъ, чувствуя себя окончательно преступникомъ.
— Да, я сразу и не поняла даже... А потомъ только подумала и вотъ поняла... Ну и прописалъ коньяку давать Трошѣ...
У Дикова сдѣлалось сладко во рту, но онъ тотчасъ махнулъ рукой и зло сказалъ:
— Что онъ въ насмѣшку, что-ли?..
— Нѣтъ, помогаетъ и хорошо, — я вотъ купила...
— Купила? Гдѣ же деньги взяла, — удивился Диковъ. — Заложила крестикъ... Лавочникъ далъ четыре рубля. Маруся, вспомнивъ свое обѣщаніе лавочнику, густо покраснѣла.
А Диковъ вскочилъ:
— И неужели за че-ты-ре рубля купила?
— Да вотъ онъ, — проговорила Маруся и поставила бутылку на столъ.
И опять сладость появилась у Дикова на губахъ и, облизываясь съ невольной дрожью, точно загипнотизированный, смотрѣлъ Диковъ на бутылку съ желтымъ манящимъ напиткомъ. Сколько разъ, сидя въ ресторанѣ и видя такія бутылки въ буфетѣ, онъ издали смотрѣлъ на нихъ восхищеннымъ взоромъ и мечталъ о томъ счастливомъ днѣ, когда онъ будетъ
въ состояніи выпить этой драгоцѣнной влаги, за которую даже въ скверныхъ ресторанахъ брали по полтиннику за маленькую рюмку.
И вотъ теперь такая бутылка — у него на столѣ...
Не отдавая себѣ отчета въ словахъ, Диковъ, протягивая руку по направленію къ женѣ, примиренно сказалъ:
— Ну иди, сосни... А я немного посижу... надо пописать... да ежели Троша заплачетъ...
Маруся хотѣла спросить его, гдѣ же онъ провелъ всю ночь, но усталость и сознаніе того, что съ мужемъ ничего дурного не приключилось, а Трошѣ
лучше, заставили ее поскорѣе прикурнуть, не раздѣваясь, на постели и тотчасъ заснуть хорошимъ, крѣпкимъ сномъ.
V.
Диковъ для видимости водилъ перомъ по бумагѣ, но глаза его все время были устремлены на бутылку.
Вотъ когда-бы выпить, опохмелить свою тяжелую голову, усыпить совѣсть...
Во рту было сухо, и жажда все сильнѣе и сильнѣе мучила его. Онъ налилъ себѣ стаканъ воды и поднесъ къ губамъ.
ˮТрепетъˮ
Г. Николе.
„Женихъ и невѣстаˮ (Голландія).
Л. Льевръ.
ПАРИЖСКІЙ СА