ПРАВДА.
Разсказъ.
— Чемоданъ снесли въ экипажъ? — спросилъ Курченко лакея. — Готово?.. Можете идти.... — Онъ снова обернулся къ женѣ и Гановскому. — Ну, мнѣ пора ѣхать.... Ты бы, Вѣрочка, не ѣздила провожать... Простудишься. Въ самомъ дѣлѣ — не Богъ вѣсть на сколько времени ѣду. Послѣзавтра вернусь. Останься лучше!
Онъ взялъ красивую, бѣлую, въ кольцахъ, руку жены и поцѣловалъ нѣсколько разъ.
— А ты, Константинъ Петровичъ, позаботься, чтобы она не скучала... Идетъ?.. Ну, прощайте!..
Чмокнувъ жену нѣсколько разъ, не отрывая своихъ толстыхъ, жирныхъ губъ отъ ея губъ, онъ пожалъ руку Гановскаго и мягкой, неспѣшной походкой пошелъ къ дверямъ. Въ передней одѣлъ прорезиненное пальто — «дипломатъ», опять поцѣловалъ жену и сдѣлалъ ручкой Гановскому.
Экипажъ накренился подъ его тяжестью, когда онъ, — взявшись одной рукой за край кузова, а другой за козлы, — взобрался на широкое кожаное сидѣнье съ маленькой суконной подушечкой, украшенной, вышитыми шелкомъ, иниціалами и дворянской короной.
— Трогай, Семенъ! Съ Богомъ:
Экипажъ мягко и неслышно покатился къ широкимъ во
ротамъ, блеснувъ раза два лакированнымъ кузовомъ, и исчезалъ въ длинной аллеѣ старыхъ, высокихъ тополей.
Вѣра Петровна долго смотрѣла вслѣдъ и, когда уже ничего не могла разобрать, легко вздохнула и обернулась къ Гановскому.
— Ну, вотъ мы одни остались, Константинъ Петровичъ... Что вы такой хмурый? Вамъ скучно?..
— Нѣтъ, мнѣ никогда не бываетъ скучно.
— Pardon, я совершенно упустила изъ виду, что вы — особенный человѣкъ. — Не особенный, а занятъ много.
Вѣра Павловна помолчала, глядя съ веранды въ цвѣтникъ. Въ вечернемъ воздухѣ сильно, одуряюще плавалъ запахъ табака... Темныя розы казались еще темнѣе, а дальше, у самаго края, у дорожки, подъ большими деревьями — цвѣты покрылись тѣнью и потеряли дневную яркость и пестроту.
— Константинъ Петровичъ, хотите прогуляться немного до чаю?
— Хорошо.
— Принесите мнѣ, пожалуйста, платокъ. Виситъ на вѣшалкѣ. Сразу какъ войдете — налѣво, у самой двери.
Когда Гановскій вернулся, Вѣра Павловна стояла въ цвѣтникѣ, держа у носа только что сорванную розу. Гановскій подалъ платокъ. Она небрежно набросила его на лѣвое плечо и, подобравъ платье рукой, пошла впередъ.
— Я все безпокоюсь, — сказала она, выходя за ворота. — Какъ странно!.. За всѣ пять лѣтъ нашего... нашей семейной жизни, Борисъ часто уѣзжалъ, иногда даже на цѣлую недѣлю. Но тогда я была спокойна. А теперь — сама не знаю, что... Скажите, какъ вы думаете, съ нимъ ничто не можетъ случиться?..
Гановскій пожалъ плечами.
— Онъ не маленькій и ему не пять лѣтъ... Мы къ мельницѣ пойдемъ?.. Какъ всегда?.. Что же можетъ случиться?.. Вздоръ!..
— Не знаю, мнѣ такъ...
что-то не по себѣ... Надо на ночь брому принять. — И валерьяновыхъ капель.
— Вы смѣетесь... А, право, скажите, Константинъ Петровичъ, отчего, когда вы говорите со мной или Борисомъ, вы какъ-будто исподтишка насмѣхаетесь... т. -е. въ глубинѣ души?.. Правда? Угадала? — Н-нѣтъ...
— Вотъ вы неувѣренно сказали — нѣтъ... Что-то есть, я чувствую... Знаете, у меня есть чутье на людей. Я говорила какъ-то о васъ Борису. Онъ не согласенъ со мной... Но онъ такой... простодушный, добрый, а вы — злой!
— А я — злой, — повторилъ Гановскій ровнымъ голосомъ. Вѣра Петровна улыбнулась.
— Правда? Угадала?.. Вотъ видите?!..
Они прошли молча до конца аллеи и свернули на тропинку, упадавшую внизъ, къ рѣкѣ. Видна была мельница, и доносился гулъ колеса, поднимавшаго и бросавшаго облака водяныхъ брызговъ. Позади, гдѣ-то. квакали лягушки, а налѣво, на шоссе, сѣялось розовое облако пыли, поднятой проѣхавшей дребезгуньей-телѣгой.
— Мнѣ иногда безумно хочется раскусить васъ, Константинъ Петровичъ, — заговорила Вѣра Павловна, осторожно сходя по тропинкѣ, — узнать, что у васъ въ головѣ, какія мысли, чего вы хотите... Я знакома съ вами два мѣсяца, ви
„Адамъ и Ева, нашедшіе трупъ Авеля“.
Г. Тайбо.
,, Плакучія ивы“
П. Монтезинъ.
„На пляжѣ“.
Ш. Казабіанка.
Разсказъ.
— Чемоданъ снесли въ экипажъ? — спросилъ Курченко лакея. — Готово?.. Можете идти.... — Онъ снова обернулся къ женѣ и Гановскому. — Ну, мнѣ пора ѣхать.... Ты бы, Вѣрочка, не ѣздила провожать... Простудишься. Въ самомъ дѣлѣ — не Богъ вѣсть на сколько времени ѣду. Послѣзавтра вернусь. Останься лучше!
Онъ взялъ красивую, бѣлую, въ кольцахъ, руку жены и поцѣловалъ нѣсколько разъ.
— А ты, Константинъ Петровичъ, позаботься, чтобы она не скучала... Идетъ?.. Ну, прощайте!..
Чмокнувъ жену нѣсколько разъ, не отрывая своихъ толстыхъ, жирныхъ губъ отъ ея губъ, онъ пожалъ руку Гановскаго и мягкой, неспѣшной походкой пошелъ къ дверямъ. Въ передней одѣлъ прорезиненное пальто — «дипломатъ», опять поцѣловалъ жену и сдѣлалъ ручкой Гановскому.
Экипажъ накренился подъ его тяжестью, когда онъ, — взявшись одной рукой за край кузова, а другой за козлы, — взобрался на широкое кожаное сидѣнье съ маленькой суконной подушечкой, украшенной, вышитыми шелкомъ, иниціалами и дворянской короной.
— Трогай, Семенъ! Съ Богомъ:
Экипажъ мягко и неслышно покатился къ широкимъ во
ротамъ, блеснувъ раза два лакированнымъ кузовомъ, и исчезалъ въ длинной аллеѣ старыхъ, высокихъ тополей.
Вѣра Петровна долго смотрѣла вслѣдъ и, когда уже ничего не могла разобрать, легко вздохнула и обернулась къ Гановскому.
— Ну, вотъ мы одни остались, Константинъ Петровичъ... Что вы такой хмурый? Вамъ скучно?..
— Нѣтъ, мнѣ никогда не бываетъ скучно.
— Pardon, я совершенно упустила изъ виду, что вы — особенный человѣкъ. — Не особенный, а занятъ много.
Вѣра Павловна помолчала, глядя съ веранды въ цвѣтникъ. Въ вечернемъ воздухѣ сильно, одуряюще плавалъ запахъ табака... Темныя розы казались еще темнѣе, а дальше, у самаго края, у дорожки, подъ большими деревьями — цвѣты покрылись тѣнью и потеряли дневную яркость и пестроту.
— Константинъ Петровичъ, хотите прогуляться немного до чаю?
— Хорошо.
— Принесите мнѣ, пожалуйста, платокъ. Виситъ на вѣшалкѣ. Сразу какъ войдете — налѣво, у самой двери.
Когда Гановскій вернулся, Вѣра Павловна стояла въ цвѣтникѣ, держа у носа только что сорванную розу. Гановскій подалъ платокъ. Она небрежно набросила его на лѣвое плечо и, подобравъ платье рукой, пошла впередъ.
— Я все безпокоюсь, — сказала она, выходя за ворота. — Какъ странно!.. За всѣ пять лѣтъ нашего... нашей семейной жизни, Борисъ часто уѣзжалъ, иногда даже на цѣлую недѣлю. Но тогда я была спокойна. А теперь — сама не знаю, что... Скажите, какъ вы думаете, съ нимъ ничто не можетъ случиться?..
Гановскій пожалъ плечами.
— Онъ не маленькій и ему не пять лѣтъ... Мы къ мельницѣ пойдемъ?.. Какъ всегда?.. Что же можетъ случиться?.. Вздоръ!..
— Не знаю, мнѣ такъ...
что-то не по себѣ... Надо на ночь брому принять. — И валерьяновыхъ капель.
— Вы смѣетесь... А, право, скажите, Константинъ Петровичъ, отчего, когда вы говорите со мной или Борисомъ, вы какъ-будто исподтишка насмѣхаетесь... т. -е. въ глубинѣ души?.. Правда? Угадала? — Н-нѣтъ...
— Вотъ вы неувѣренно сказали — нѣтъ... Что-то есть, я чувствую... Знаете, у меня есть чутье на людей. Я говорила какъ-то о васъ Борису. Онъ не согласенъ со мной... Но онъ такой... простодушный, добрый, а вы — злой!
— А я — злой, — повторилъ Гановскій ровнымъ голосомъ. Вѣра Петровна улыбнулась.
— Правда? Угадала?.. Вотъ видите?!..
Они прошли молча до конца аллеи и свернули на тропинку, упадавшую внизъ, къ рѣкѣ. Видна была мельница, и доносился гулъ колеса, поднимавшаго и бросавшаго облака водяныхъ брызговъ. Позади, гдѣ-то. квакали лягушки, а налѣво, на шоссе, сѣялось розовое облако пыли, поднятой проѣхавшей дребезгуньей-телѣгой.
— Мнѣ иногда безумно хочется раскусить васъ, Константинъ Петровичъ, — заговорила Вѣра Павловна, осторожно сходя по тропинкѣ, — узнать, что у васъ въ головѣ, какія мысли, чего вы хотите... Я знакома съ вами два мѣсяца, ви
„Адамъ и Ева, нашедшіе трупъ Авеля“.
Г. Тайбо.
,, Плакучія ивы“
П. Монтезинъ.
„На пляжѣ“.
Ш. Казабіанка.