МЕСТЬ АКТЕРА.
Разсказъ.
Телефонный аппаратъ помѣщался въ небольшой комнатѣ, отдѣленной отъ кабинета управляющаго узкимъ, въ полтора аршина, коридоромъ. Большая забѣленная труба спускалась отъ потолка и нагрѣвала комнату такъ, что температура въ ней доходила до двадцати градусовъ. Недаромъ «герой», онъ же «первый любовникъ», прозвалъ эту комнату «адомъ».
Своимъ, то-есть актерамъ труппы и служащимъ театра, разговаривать по телефону разрѣшалось въ любое
время. Публикѣ же — «съ особаго разрѣшенія управляющаго», какъ гласилъ плакатъ, засиженный мухами. И каждый вечеръ, начиная съ перваго антракта, у дверей кабинета толпились ждущіе разрѣшенія, получали его и становились въ очередь у телефонной комнаты, заглядывая въ крошечное оконце «ада», какъ бы торопя разговаривающаго.
Эту толпу ненавидѣлъ актеръ Богдановъ-Вольскій, небольшого роста, круглый старичокъ, лысый, со слюнявой нижней губой. Теперь онъ былъ на амплуа вторыхъ резонеровъ, съ жалованьемъ въ сто рублей. Но тридцать лѣтъ назадъ, Богдановъ-Вольскій мечталъ о тріумфахъ,
хотѣлъ затмить славу Сальвини и въ тѣсномъ номерѣ гостиницы «Бристоль» упорно разучивалъ роль Отелло. Ему покровительствовала въ то время премьерша Кудряшкина, обѣщая «давать роли» и похотливыми глазами старѣющей женщины разсматривая свѣжее лицо молодого актера. И, дѣйствительно, когда однажды заболѣлъ герой, Богданову-Вольскому поручено было замѣнить его. Шло «Горе отъ ума». Богдановъ-Вольскій старался изо всѣхъ силъ, съ большимъ темпераментомъ произносилъ монологи, но публика осталась почему-то недовольной. Ему шикали, съ галерки раздавались свистки, а Леонидъ Спичкинъ, театральный рецензентъ
«Вѣстника», обругалъ Богданова-Вольскаго. «Мы должны отмѣтить, — писалъ Спичкинъ, — что Богдановъ былъ не на мѣстѣ. Маленькимъ актерамъ нельзя поручать большія роли».
Съ этого дня Богдановъ-Вольскій понялъ, что правы старые актеры, утверждая, будто «публика — дура, а критики — мразь». И онъ возненавидѣлъ и публику, и рецензентовъ и увѣрялъ товарищей, что играетъ не для подлой толпы, а для удовлетворенія «голода души».
Обычно, послѣ пятой рюмки водки, Богдановъ-Вольскій любилъ произносить рѣчи. Скрестивъ на груди руки, актеръ напоминалъ товарищамъ о задачахъ великаго Въ польской деревнѣ.
Снимокъ наш. корресп. С. Александрова.
Разсказъ.
Телефонный аппаратъ помѣщался въ небольшой комнатѣ, отдѣленной отъ кабинета управляющаго узкимъ, въ полтора аршина, коридоромъ. Большая забѣленная труба спускалась отъ потолка и нагрѣвала комнату такъ, что температура въ ней доходила до двадцати градусовъ. Недаромъ «герой», онъ же «первый любовникъ», прозвалъ эту комнату «адомъ».
Своимъ, то-есть актерамъ труппы и служащимъ театра, разговаривать по телефону разрѣшалось въ любое
время. Публикѣ же — «съ особаго разрѣшенія управляющаго», какъ гласилъ плакатъ, засиженный мухами. И каждый вечеръ, начиная съ перваго антракта, у дверей кабинета толпились ждущіе разрѣшенія, получали его и становились въ очередь у телефонной комнаты, заглядывая въ крошечное оконце «ада», какъ бы торопя разговаривающаго.
Эту толпу ненавидѣлъ актеръ Богдановъ-Вольскій, небольшого роста, круглый старичокъ, лысый, со слюнявой нижней губой. Теперь онъ былъ на амплуа вторыхъ резонеровъ, съ жалованьемъ въ сто рублей. Но тридцать лѣтъ назадъ, Богдановъ-Вольскій мечталъ о тріумфахъ,
хотѣлъ затмить славу Сальвини и въ тѣсномъ номерѣ гостиницы «Бристоль» упорно разучивалъ роль Отелло. Ему покровительствовала въ то время премьерша Кудряшкина, обѣщая «давать роли» и похотливыми глазами старѣющей женщины разсматривая свѣжее лицо молодого актера. И, дѣйствительно, когда однажды заболѣлъ герой, Богданову-Вольскому поручено было замѣнить его. Шло «Горе отъ ума». Богдановъ-Вольскій старался изо всѣхъ силъ, съ большимъ темпераментомъ произносилъ монологи, но публика осталась почему-то недовольной. Ему шикали, съ галерки раздавались свистки, а Леонидъ Спичкинъ, театральный рецензентъ
«Вѣстника», обругалъ Богданова-Вольскаго. «Мы должны отмѣтить, — писалъ Спичкинъ, — что Богдановъ былъ не на мѣстѣ. Маленькимъ актерамъ нельзя поручать большія роли».
Съ этого дня Богдановъ-Вольскій понялъ, что правы старые актеры, утверждая, будто «публика — дура, а критики — мразь». И онъ возненавидѣлъ и публику, и рецензентовъ и увѣрялъ товарищей, что играетъ не для подлой толпы, а для удовлетворенія «голода души».
Обычно, послѣ пятой рюмки водки, Богдановъ-Вольскій любилъ произносить рѣчи. Скрестивъ на груди руки, актеръ напоминалъ товарищамъ о задачахъ великаго Въ польской деревнѣ.
Снимокъ наш. корресп. С. Александрова.