рывно носить маску. Но сладко человѣку вдругъ сбросить душную маску, сбросить покровы и раскрыться во всю.
Кладбище. Въ могилахъ зеленая вода. Доносятся изъ-подъ земли глухіе разговоры, «какъ будто рты закрыты подушками». Это подъ землею бесѣдуютъ мертвецы.
«— Ахъ, давайте, давайте ничего не стыдиться!—послышались многіе голоса. Съ особенною готовностью прогремѣлъ басомъ свое согласіе инженеръ. Дѣвочка Катишь радостно захихикала.
«— Ахъ, какъ я хочу ничего не стыдиться!—съ восторгомъ воскликнула Авдотья Игнатьевна.
«— На землѣ жить и не лгать невозможно,—сказалъ баронъ.— Ну, а здѣсь мы для смѣху будемъ не лгать. Мы всѣ будемъ вслухъ разсказывать наши исторіи и уже ничего не стыдиться. Все это тамъ, вверху, было связано гнилыми веревками. Долой веревки и проживемъ въ самой безстыдной правдѣ! Заголимся и обнажимся!
«— Обнажимся, обнажимся! — закричали во всѣ голоса(«Бобокъ»).
Но и ношеніе маски даетъ своеобразное наслажденіе. Выбрать только маску съ выраженіемъ поблагороднѣе и повозвышеннѣе. Люди съ уваженіемъ смотрятъ и не подозрѣваютъ, что подъ маскою смѣется надъ ними и дергается безстыдное дьявольское лицо.
Князь-отецъ въ «Униженныхъ и оскорбленныхъ» разсказываетъ про одну красавицу-графиню. Она была примѣрио-добродѣтельна, пользовалась глубокимъ уваженіемъ за свою без
упречную чистоту, къ падшимъ относилась съ жестокостью безиощадной. «И что же? Не было развратницы развратнѣе этоіі женщины, и я имѣлъ счастіе заслужить вполнѣ ея довѣренность. Барыня моя была сладострастна до того, что самъ маркизъ де-Садъ могъ бы у ней поучиться. Но самое сильное, са
мое пронзительное и потрясающее въ этомъ наслажденіи—была его таинственность и наглость обмана. Эта насмѣшка надъ всѣмъ, о чемъ графиня проповѣдывала въ обществѣ, какъ о высокомъ и ненарушпмомъ, и, наконецъ, этотъ внутренній, дьявольскій хохотъ и сознательное попираніе всего, чего нельзя попирать, — вотъ въ этомъ-то, главное, и заключалась самая яркая черта этого наслажденія. Да, это былъ самъ дьяволъ во плоти, но онъ былъ непобѣдимо-очарователенъ».
Когда съ ближнимъ случается несчастіе, то въ душѣ человѣка закипаетъ хищная радость, — это уже прямо отъ своего лица Достоевскій настойчиво повторяетъ чуть не въ каждомъ романѣ.
Кладбище. Въ могилахъ зеленая вода. Доносятся изъ-подъ земли глухіе разговоры, «какъ будто рты закрыты подушками». Это подъ землею бесѣдуютъ мертвецы.
«— Господа! Я предлагаю ничего не стыдиться!
«— Ахъ, давайте, давайте ничего не стыдиться!—послышались многіе голоса. Съ особенною готовностью прогремѣлъ басомъ свое согласіе инженеръ. Дѣвочка Катишь радостно захихикала.
«— Ахъ, какъ я хочу ничего не стыдиться!—съ восторгомъ воскликнула Авдотья Игнатьевна.
«— На землѣ жить и не лгать невозможно,—сказалъ баронъ.— Ну, а здѣсь мы для смѣху будемъ не лгать. Мы всѣ будемъ вслухъ разсказывать наши исторіи и уже ничего не стыдиться. Все это тамъ, вверху, было связано гнилыми веревками. Долой веревки и проживемъ въ самой безстыдной правдѣ! Заголимся и обнажимся!
«— Обнажимся, обнажимся! — закричали во всѣ голоса(«Бобокъ»).
Но и ношеніе маски даетъ своеобразное наслажденіе. Выбрать только маску съ выраженіемъ поблагороднѣе и повозвышеннѣе. Люди съ уваженіемъ смотрятъ и не подозрѣваютъ, что подъ маскою смѣется надъ ними и дергается безстыдное дьявольское лицо.
Князь-отецъ въ «Униженныхъ и оскорбленныхъ» разсказываетъ про одну красавицу-графиню. Она была примѣрио-добродѣтельна, пользовалась глубокимъ уваженіемъ за свою без
упречную чистоту, къ падшимъ относилась съ жестокостью безиощадной. «И что же? Не было развратницы развратнѣе этоіі женщины, и я имѣлъ счастіе заслужить вполнѣ ея довѣренность. Барыня моя была сладострастна до того, что самъ маркизъ де-Садъ могъ бы у ней поучиться. Но самое сильное, са
мое пронзительное и потрясающее въ этомъ наслажденіи—была его таинственность и наглость обмана. Эта насмѣшка надъ всѣмъ, о чемъ графиня проповѣдывала въ обществѣ, какъ о высокомъ и ненарушпмомъ, и, наконецъ, этотъ внутренній, дьявольскій хохотъ и сознательное попираніе всего, чего нельзя попирать, — вотъ въ этомъ-то, главное, и заключалась самая яркая черта этого наслажденія. Да, это былъ самъ дьяволъ во плоти, но онъ былъ непобѣдимо-очарователенъ».
Когда съ ближнимъ случается несчастіе, то въ душѣ человѣка закипаетъ хищная радость, — это уже прямо отъ своего лица Достоевскій настойчиво повторяетъ чуть не въ каждомъ романѣ.