енъ, хотя вся обстановка, весь складъ его жизни должны бы были возбуждать въ немъ на каждомъ шагу только одни тревожныя опасенія. Словомъ, въ хроникъ Островскаго личность Самозванца состо- итъ изъ такихъ разнородныхъ элементовъ, что, взя- тые вмъсть, они кажутся чъмъ-то сильно взбудора- женнымъ; многое въ этой личности положительно не находитъ себь объясненія; она представляется чъмъ-то непоправимо расколоннымъ.Стало быть, всъ драматурги, прежде Островскаго бравшіеся за развитіе для сцены характера Самозванца, оказы- вались гораздо болье посльдовательными въ этомъ развитіи. Итакъ, съ главнымъ лицомъ своей хрони- ки Островскій не сладилъ, а нъкоторымъ успъхомъ лица Самозванца, какъ лица, авторъ не мало обя- занъ игръ г. Вильде, который сдълаль все возмо- жное, чтобы оживить и придать болье характерно- сти своей роли. Порывистость движеній и походки, быстрота ръчи, которая, при твердомъ знаніи ро- ли, обращалась почти въ скороговорку, нъкоторая щеголеватость и изысканность въ жестахъ и поло- женіяхъ, все это было совершенно на мъсть и уда- чно передано исполнителемъ, котораго публика благодарила нъсколькими дружными и вполнь за- служенными вызовами. Правда, лицо Лжедимитрія такъ извъстно по портретамъ, что мы не могли остаться довольными гримировкою г. Вильде, но

«Зла Фурія во мнъ смятенно сердце гложеть; «Злодъйская душа спокойна быть не можетъ» (д.Іяв.1); или далье: «Терпи и погибай, возшедъ на тронъ обманомъ! «Гони и будь гонимъ: живи, умри тираномъ» (I, 7); или еще: «О Климентъ! Если я въ небееномъ буду градъ, «Кому-жъ мученіе готовится во адъ?» (I, 2); или наконецъ вотъ его собственное оссужденіе са- мому себъ: «Ступай душа во адъ и буди въчно плънна!» Самозванецъ Наръжнаго также вздрагиваеть отъ собственныхъ словъ: «Насталъ тотъ часъ, когда цъпи ада таютъ, какъ воскъ, и рыкающія тъни блуждаютъ въ полдень! Ухъ!» (стр. 29); а далье: «Боже, Боже! Бываютъ минуты, когда злодъй во всей полноть познаетъ свое злодъйство. Злодъй при смерти увъряется, сколь тяжко умирать зло- дъямъ… монецъ мой приближается!» (стр. 130). У Хомякова Самозванецъ жестокосердъ до того, что способенъ потьшаться надъ Валуевымъ, ударив- шимъ о земь поляка въ его присутствіи (стр. 198) и т. п. У Погодина Самозванецъ хвастается и по- тъшается тъмъ, что притворно плакалъ надъ гро- бомъ Іоанна , какъ будто надъ гробомъ роднаго отца (стр. 5). Даже у Полозова Самозванецъ, въ ко- торомъ соединилась желььзная воля человтька сь мо-

гучею душой, то и дъло показываеть изь за пазухи тутъ уже вина не его, потому что дъло стало пре- жде всего за чертами лица; что до волосъ, то они должны бы быть не бълокурыми, а совсъмъ рыжи- ми.-Что же за тъмъ г. Островскій даетъ намъ въ своей хроникъ? Хотя заговоръ Шуйскаго входитъ основнымъ элементомъ въ содержаніе піэсъ и другихъ авторовъ,однако Островскій, какъ видно, желалъ об- ратить особенное вниманіе на развитіе этого элемента, почему и поставилъ личность Шуйскаго, рядомъ съ личностью Самозванца, на первый планъ и въ за- главіе хропики. Чъмъ же преимуществуеть Шуйскій Островскаго передъ Шуйскими другихъ авторовъ? Наибольшимъ участіемъ въ ходъ піэсы: онъ является кинжаль и хочетъ угораздиться растерзать Бориса такимъ образомъ, чтобы жельзо должно было проидти сквозь собственное его (самозванца) сердце; такъ что Квицкій совершенно основательно замъ- чаетъ ему: настоящая у тебя римскаяголова! (стр.45). Что-же, спрашивается, видитъ въ подобномъ злодъъ и извергъ зритель? Капризъ случая-и только. Что можетъ интересовать его въ драмь, главнымъ дъятелемъ которой является подобное чудовище? Весь интересъ можетъ заключаться развь только въ ожиданіи страшной кары за страшное престу- пленіе. Но можетъ ли это ожиданіе быть основаніемъ

для чисто нравственнаго удовольствія? Иг. Остров- главнымь дъйствующимъ лицомъ въ пяти (изъ двънад- скій, напр., очень хорошо понялъ это. Онъ не захотълъ въ своей хроникь выставить Самозванца подобнымъ извергомъ естества; онъ хотьлъ заинте- ресовать зрителя другими сторонами этого лица; онъ надъляетъ своего Лжедимитрія многими свът- лыми свойствами характера, пытается сдълать изъ него человька пылкаго, предпріимчиваго, умнаго, храбраго, готоваго на всякое добро и откровен- ность. Это все прекрасно и дъйствительно можеть живо интересовать зрителя; эти свойства дъйстви- тельно признаетъ за личностью самозванца и исторія; но бъда-то въ томъ, что такимъ могъ быть только именно самозванецъ несозна- тельный и ничего подобнаго не могло-бы оказаться въ обманщикь, какимъ является Димитрій и Островскаго. Въ его Самозванць мы безпрестанно видимъ совмъщеніе свойствъ несовмъстимыхъ: онъ неустрашимъ, хотя долженъ бы былъ страшиться за каждую минуту; онъ довърчивъ, хотя все въ немъ должно бы развивать только крайнюю подо- зрительность; онъ безпеченъ и невозмутимо споко- го цати) картинъ хроники, а совсьмъ не является на сце- нътолько въ четырехъ маленькихъ картинахъ. Дъла ему,стало быть,въ хроникь дъйствительно много; мно- и словъ выпало на его долю. Но спасеніе-не во мно- гоглаголаніи.Авторъ дъйствительно не мало заботы положилъ на то, чтобы въ болье яркомъ свъть вы- ставить лицо Шуйскаго, но едва-ли успълъ,Во всъхъ дъйствіяхъ, во всъхъ ръчахъ этого царедворца только и видится, только и слышится, что одно лукавство, а въдь еще одна черта, какъ бы крупна ни была она, не составляетъ цълаго лица; это во хервыхъ. А во вторыхъ, и лукавство-то это не вез- дъ выдерживается въ характерь Шуйскаго; такъ въ сцень, во дворць, оно находитт себъ довольно силь уное выраженіе въ тъхъ безпрестанныхъ поддакива ніяхъ, которыми Шуйскій поддерживаетъ въ Само- званць всъ замыслы и поступки его, способны раздражить народъ и подлить въ огня масло; но всъхъ тъхъ сценахъ, гдъ Шуйскій орудуеть заго воромъ, онъ не стоитъ самого себя и его обычнов лукавство какъ будо измъняетъ ему,Въ самомъ