кого нет намерения писать экспериментально, разве что у участников какого-нибудь семинара по семиотике. Ведь то были как раз самые продвинутые научные дисциплины 1950-х годов, в чьих рамках за нами признали стохастический модус письма (Хельмут Хайссенбюттель, по телефону: Мы теперь стали стохасты). Несомненно однако, что уже и в футуризме Маринетти с избытком хватало экспериментальных актов и что его «Слова на свободе» произвели экспериментальный резонанс, без которого даже и у Некрасова не вполне обошлось. А перед тем был Малларме, чья прославленная — свободная расстановка слов на странице — досталась нам как значимый опыт. А позже, начиная с 1950-х годов, в практику стали входить разнообразные конкретистские приемы: последовательности слов, каскады слов, ряды, повторы, инверсии, речевые реальности, белый лист и констелляции — все это, почти одно к одному, встречаем мы и у Некрасова. Но у Некрасова-поэта это все живет настолько своей особой своевольной жизнью, что безусловно веришь Некрасову-теоретику, когда он предъявляет как свои собственные находки то, что по сути является разного рода совпадениями. Ведь тот, кто, всегда придерживаясь своего строгого метода и логики, распоряжается словарным запасом, однажды, в конце концов, нечаянно обнаружит себя в родственном ему круге конкретной поэзии. Тождественное или схожее залегает на общем основании простого, готовое к тому, что его обнаружат и подымут наверх. 

Теперь до нас дошел, на немецком языке, большой русский вклад в конкретную поэзию, но дошел отнюдь не как завершение эпохи модернизма — слишком уж он живет в настоящем, повернувшись спиной к любому прошлому, даже не называя предшественников из своих же русских 1920-х годов. И не нужно, — ведь Некрасов, так же, как и западные конкретисты, стремился реформировать комплексную систему, обрести поэтический 

12. 

язык своего времени. Этот язык придерживается наивной и всемирной формулы поэзии: «Живу и вижу», и ставит ее перед нашими глазами, для чтения. И вот, слышащий видит, и видящий слышит. Это и есть поэзия. 

Перевод Ольги Денисовой