6 

ВЕСТНИК ЛИТЕРАТУРЫ. 

художественном журнале с несколько претенциозным названием  Гений , где было сказано, что он намерен выходить только два раза в год и что вышла первая его книжка (Лейпциг, изд. Курта Вольфа). По поводу его появления, вспомнили журнал  Пан  и нашли, что  Гений  его преемник. 

O  Simplicissimuss  не встречается указаний. Но зато упоминается новый художественно-сатирический еженедельник  Фосфор , повидимому, беспартийный и умеющий уязвлять оба фронта-и правый, и левый. По крайней мере,  Vorwrts  нередко злится на него. 

Нельзя, конечно, делать выводы о читательских настроениях по библиографическим данным. На книгу, как и на другой производственный товар, в изобилии выбрасываемый теперь на германский рынок, повидимому, нет большого спроса. Издательства просто по инерции продолжают свою деятельность, очевидно, в надежде на будущего читателя. И если задать себе вопрос, чем же, в таком случае, немцы теперь интересуются, то лучше всего искать ответа на это в библиотечной статистике. 

Она неумолимо говорит: наибольший спрос наблюдается на книги технические, на книги, посвященные огородничеству, земледелию, а также на книги географического и описательного характера Очень серьезно интересуются Южной Америкой и Россией. Здесь, должно быть, находит свое отражение упорная, неотступная мысль об эмиграции. А если к этому прибавить, что в газетах сплошь и рядом попадаются обявления о желании изучать русский язык, то становится ясно, что мы имеем дело с очень глубоким течением германской жизни, очевидно, неудовлетворяющейся современным бытием. 

Вообще, надо сказать, что в Германии неладно. Чувствуется глубокая умственная контузия, отчаяние и подавленность. От прежнего сознания избранничества ничего не осталось. 

Внешне как будто все обстоит благополучно: частые верниссажи, чуть ли не ежедневные премьеры в театрах, художественные аукционы, сезды недавно даже происходил большой сезд представителей философии, на котором философы обединились с биологами, но все это не настоящее и как бы совершается в безвоздушном пространстве, без внутренней спайки между этими культурными событиями и обществом, и поэтому события превращаются всего лишь в эпизоды. 

И немцы это прекрасно понимают. Недавно в  Vorwrtse  была помещена статья  Балансы за шесть лет , т. е. с 1914-го года. Речь идет о культурных балансах и, надо сказать правду, они не очень велики. Но все же эта статья производит сильнейшее впечатление. Она точно написана для впавших в отчаяние и словно убеждает их: еще не все потеряно; если в других областях мы действительно претерпели судеб удары, то в области духовной культуры: Deutschland все ещеber alles; будем надеяться. 

Но для вдумчивого читателя совершенно ясно, что эти балансы только утешающее воззвание, и раньше всего потому, что не подводят итогов в процессе работы. 

Н. 

С. Лесков 

В. Ирецкий. 

по воспоминаниям сына А. Н. Лескова. 

(К 25 л. со дня кончины). (Окончанне *). 

С Гончаровым отца связывала самая тесная дружба. Гончаров был не только своим человеком в нашем доме, но и почетным нашим гостем. У меня сохранился оттиск гончаровского очерка  На Родине , снабженный теплой надписью автора. 

На обложке брошюрки имеется надпись отца, сделанная его мелким, отточенным почерком: 

*) См. No 6 (18), «В. Л.). 

No 7 (19) 

 Драгоценно по собственноручной надписи Ивана Александровича Гончарова, с которою этот оттиск мне от него прислан . 

Гончарова отец считал высоким мастером. Нередко мы с отцом провожали Ивана Александровича с Фуршгадтской по Литейному, и когда мы возвращались домой, отец всегда говорил мне:- Запоминай все, что слышал от этого человека. Но часто выдадутся тебе в жизни такие встречи . 

Тургенева отец ставил выше Гончарова, как поэта. Каждое новое произведение Ивана Сергеевича было событием в жизни нашего дома. Я помню появление  Клары Милич . В течение 23 месяцев отец никому не давал проходу и со всеми говорил только о новой тургеневской повести. 

Вы не читали  Клары Милич ? 

Отрицательный ответ вызывал в нем чувство, смешанное из сострадания к вашему невежеству и глубокого недоумения. Первая книга после Библии, которую дал мне отец читать, были  Записки Охотника . Мне было тогда 7 лет. Он заставлял меня читать ему вслух тургеневские рассказы и я дрожал от страха, как бы не сделать при чтении ошибки. Отец был вспыльчив и ошибки не проходили даром. 

Совсем иначе относился отец к Достоевскому. О нем он говорил только с самыми близкими людьми. У меня осталось убеждение, что отец не любил Достоевского ни как писателя, ни как человека. 

Я помню такую фразу Лескова:  Достоевский подавляет своим величием. Он не говорит, а изрекает даже когда он икру намазывает на хлеб-все должны с благоговеннем смотреть, как великий писатель делает бутерброд . 

Отец не искал с ним встреч. Я даже слышал, что на ужинах в Пушкинском кружке, где они оба читали, он избегал садиться близко к Федору Михайловичу. К  Дневнику Писателя  он относился резко отрицательно. Когда мне хотелось привести его в хорошее настроение, я спрашивал его:  Папа, я прочел в  Дневнике  такую то фразу, или такое то место. Я не понимаю, что это значит. 

Отец сразу приходил в благодушное настроение и был в восторге, что я с недоумением останавливаюсь перед публицистическими писаниями Достоевского. 

Не любил он и его крупнейших вещей. Он считал их, как и всю творческую психику Федора Михайловича, изломанными, искусственными, вымученными. 

Но  Записки из мертвого дома  он ставил исключительно высоко. Когда мне исполнилось 1213 лет, он принес мне  Записки  и сказал:  Читай внимательно, лучше этой книги редко что доведется тебе читать . 

К Майкову, насколько я помню, отношение отца было почтительно холодное. Он ценил его поэтическую форму, но не мог простить ему ни его чиновного генеральства, ни его сухой манеры генерала от литературы. 

Яркие воспоминания сохранились во мне от тучной, приземистой без шеи фигуры Писемского, с острыми глазами, с сильным костромским наречием и грубым цивизмом в отношении к людям, вещам и в самой речи. 

Отец относился к Писемскому до конца дней Алексея Феофилактовича с глубоким, исключительным уважением. Писемский говорил ему ты, отец ему-вы. 

Писемский, как известно, отличался громадным аппетитом, прекрасно сочетавшимся в те дешевые времена с мелочностью и скупостью. Сытно наевшись, Писемский, как у нас говорили,  любил умирать . 

Когда такие приступы приближающейся смерти наступали у него в Петербурге, в номере гостиницы, где он останавливался, Писемский посылал за отцом-и Лесков, сам уже в то время известный писатель, покорно шел утешать старика. Он занимал его долгой беседой, в течение которой пищеварение в обширном чреве Писемского успевало пережить свой острый кризис, и Писемский отпускал отца со словами: