1892 г., — 6 сентября, № 35.
ГОДЪ XXVIII.
ГОДЪ XXVIII
Пятьдесятъ №№ въ годъ.
Подписка: годъ — 7 р., ½ года. — 4 р., съ доставкой 8 р. и 4 р. 50 коп.; съ перес. 9 р. и 5 р. За границу, въ предѣлахъ Почтоваго союза 12 р., внѣ союза — по особому тарифу. Годовые подписчики, добавляющіе одинъ рубль, получаютъ премію: „Басни Крылова въ лицахъˮ Полугодовые не имѣютъ права на премію.
№№ у разносчиковъ — по 20 коп.
Объявленія — 25 к. строка петита. Болѣе 1 раза — уступка по соглашенію.
Адресъ „Будильникаˮ:
Москва, Тверская, д. Гинцбурга.
Пріемные дни редакціи понедѣльникъ и четвергъ, отъ 3 до 5 час. На статьяхъ требуются подпись, адресъ и условія автора. Статьи безъ обозначенія условій считаются безплатными. Возвращеніе рукописей необязательно Принятое для печати можетъ быть измѣняемо и сокращаемо, по усмотрѣнію редакціи.
Перемѣна адреса — 30 коп.; городского на иногородній — до 1 іюля 1 р. 30 коп., послѣ 1 іюля — 80 коп.
Объявленія для журнала „Будильникъˮ принимаются исключительно въ Центральной конторѣ объявленій, бывшей Л. Метцля, въ Москвѣ, на Мясницкой, д. Спиридонова.
Къ этому N прилагается добавочный полулистъ
О ТОМЪ И О СЕМЪ.
Рекомендуемъ: самая настоящая купеческая «цивилизація». Модная, ходкая и доступная.
Цивилизація аплике.
Бросаетъ пыль въ глаза, задираетъ голову и выставляется на показъ.
Съ ручательствомъ: всякій издали, зажмуривъ глаза, приметъ ее за «самдѣлишную».
Готовая и на заказъ. Оптомъ и въ розницу.
Никакихъ усилій, кромѣ напряженій бумажника, не требуетъ.
Ея главные пункты, съ одной стороны, модные магазины, съ другой модные кабаки.
Тамъ, какъ въ горнилѣ, очищается, полируется, разглаживается всякая «самобытность».
И «фабрикатъ» вполнѣ готовъ. Тѣмъ болѣе, что съ нимъ отлично уживается старая купецкая цивилизація: «кулакъ» и «ндравъ
Самъ и сама только любуются на своихъ «алистократовъ», которыхъ подъ горячую руку за косы таскаютъ и пощечинами подбадриваютъ.
Пока «самъ» насаждаетъ свою домашнюю цивилизацію, а «сама» тонетъ въ пуховикахъ, молодые люди и дѣвицы совершенствуются.
Одни прошли полный курсъ увеселительныхъ заведеній, продѣлали всевозможные романы съ хористками, знаютъ всѣхъ скаковыхъ лошадей съ ахъ родословными и играютъ въ тотализаторъ.
Другія прошли вдоль и поперегъ всѣ пассажи, начитались уличныхъ романовъ, щеголяютъ амазонками, «жарятъ» на велосипедахъ и «запузыриваютъ» на фортепіяно.
На купеческомъ языкѣ часто смѣшиваютъ цивилизацію съ ассенизаціей, и въ обѣимъ отношенія одинаковы. Снаружи прилизано, вымощено, надушено. Готово, пожалуйте. Ну, а на задворки кому охота заглядывать? Даже санитары носъ отворачиваютъ. Таково же и «нутро»: отъ начала до конца въ первобытномъ состояніи Это нутро — купецкое достояніе: его не трогай. А насчетъ всякой внѣшности и «физики» отчего не уважить, не жалко: капиталу хватитъ.
И любуйтесь: «товаръ», по купеческому обычаю, показывается лицомъ.
Самородная «цивилизація» культивируется и петербургской улицей.
Тамъ «вѣнецъ зданія». Каждое «послѣднее слово» отдается рикошетомъ, падая на плодотворную почву, и «дикій цвѣтъ» культуры распускается букетомъ.
Улица — животрепещущая артерія столичнаго круговорота. Рядомъ толкаются горе и радость, нужда и довольство, забота и веселье. Сюда швыряются отбросы, выбрасываются подонки и выползаютъ микробы. Тутъ дѣлается настоящая «физіономія» столицы.
Это «улица роскоши и модъ».
И здѣсь же, но ней, гуляетъ язва, ее закрытая, но зашнурованная, въ модной шляпкѣ, съ умильной ласковостью взгляда.
Такъ называемыя — «жертвы общественнаго темперамента».
Къ «этимъ дамамъ» присоединяются «эти мужчины».
Новый типъ, вполнѣ «европейскій», даже въ западныхъ столицахъ только недавно регулированный уголовнымъ закономъ, подъ именемъ «сутенеровъ».
Ночные шатуны, или культивированные уличные скандалисты. Упитанные ребята, бездѣльники, задорные и нахальные, живущіе и кормящіеся около «этихъ дамъ» и ихъ случайныхъ поклонниковъ, обирая тѣхъ и другихъ.
Немножко воровства, шантажа, грабежа, и все это не только въ видѣ «занятія», но также развлеченія, за которое платятся другіе и матеріально и нравственно.
Только станетъ смеркаться немножко — и выползаетъ на улицу «армія» прелестницъ, во всеоружіи незатѣйливыхъ пріемовъ, а кругомъ разсыпаются цѣпью развѣдчиковъ ихъ спутники-кавалеры.
Когда же тушится электрическій свѣтъ, безобразники даютъ просторъ своей дѣятельности. Затѣваются скандалы, заводятся драки, попутно обираются одинокіе прохожіе и заманиваются легкомысленные въ «веселые пріюты».
Обыватель прячется, благопристойность улетучивается, общественное спокойствіе вопіетъ — и все покрываетъ торжествующій грохотъ столицы...
ЗАМОСКВОРѢЦКАЯ ЦИВИЛИЗАЦІЯ.
Тамъ, гдѣ, вѣрны былой рутинѣ, Храпятъ московскіе купцы,
Тамъ „духа времениˮ отнынѣ Полны юницы и юнцы.
Въ тотъ уголъ, на подъемъ тяжелый, Проникъ, какъ тать въ нощи, прогресъ И натворилъ — шутникь веселый — Кунсштюковъ разныхъ и чудесъ.
Онъ всколыхнулъ застоя лужи, Слегка смутилъ глубокій сонъ, Но, реформируя снаружи,
Внутри реформъ не сдѣлалъ онъ.
И получилось въ результатѣ,
Что пошутилъ онъ слишкомъ зло
И что кой-гдѣ онъ такъ-же кстати — ну, какъ... Буренушкѣ сѣдло.
Декадентъ.
ВЪ КАРАНТИНѢ.
(Невеселые, но злободневные наброски).
Насъ было пять путешествующихъ. Объѣхавши всѣ «прелести» Финляндіи, мы отъ Гельсингфорса рѣшили поѣхать въ Швецію. Цѣлый день и вечеръ мы занимались разспросами о достопримѣчательностяхъ Стокгольма, и воображеніе сулило намъ цѣлый рядъ наслажденій и восторговъ...
— А сколько часовъ на пароходѣ отъ Гельсингфорса до Стокгольма?
— На лучшемъ пароходѣ Dӧbeln доѣдете въ 22 часа, а въ Стокгольмъ попадете чрезъ 70 часовъ — двое сутокъ будете стоять въ карантинѣ...
Всѣ восторги пропали; наши дамы заохали, потребовали отъ своихъ мужей обратнаго путешествія и вашъ покорнѣйшій слуга, еще свободный отъ жениныхъ попеченій и приказовъ, одиноко пустился въ скучный путь. Мои случайные, но милые попутчики, провожая меня на пароходъ, смотрѣли на меня съ грустью, какъ на осужденнаго на добровольную муку: утѣшали, ободряли, хотя въ этомъ не было никакой надобности. Общая суматоха отъѣзда, толкотня провожающихъ, громкій говоръ на разныхъ языкахъ, звонки, свистки парохода и, сравнительно, непривычная для меня
обстановка, подняли мои нервы, и я прощался съ моими попутчиками, какъ «великій герой», отправляющійся по опасному пути на «высокіе подвиги»...
Чрезъ полчаса весь мой героизмъ пропалъ, такъ какъ я сидѣлъ одиноко на палубѣ парохода и чувствовалъ, что я всѣмъ тутъ чужой и всѣ мнѣ чужіе...
Картина предстоящаго карантина еще болѣе удручала, и я готовъ былъ отказаться отъ Стокгольма, всѣхъ шведскихъ наслажденій и проч., но было уже поздно: пароходъ шелъ на всѣхъ парахъ, и я былъ отрѣзанъ отъ земли, своихъ друзей, знакомыхъ и всего дорогого... Чувство невозможнаго возврата очень тяжелое чувство, но человѣкъ ко всѣму привыкаетъ, и я волей-неволей началъ мириться съ моимъ одиночествомъ. Населеніе парохода Dӧbeln было крайне разнообразное. Преобладали, конечно, шведы, затѣмъ выдѣлялись: мрачный, молодой англичанинъ съ женой, финскій пасторъ, одинъ веселый австріякъ, старая, эксцентричная американка съ «несчастнымъ молодымъ мужемъ», счастливая нѣмка-мать съ дочерью-невѣстой, семейство датскихъ акробатовъ и въ моемъ лицѣ — единственный русскій. За общимъ обѣдомъ, въ разговорахъ, слышалось вавилонское столпотвореніе... Въ былое время смѣшеніе языковъ «испортило все дѣло», а на пароходѣ это сблизило публику; каждый узналъ —
ГОДЪ XXVIII.
ГОДЪ XXVIII
Пятьдесятъ №№ въ годъ.
Подписка: годъ — 7 р., ½ года. — 4 р., съ доставкой 8 р. и 4 р. 50 коп.; съ перес. 9 р. и 5 р. За границу, въ предѣлахъ Почтоваго союза 12 р., внѣ союза — по особому тарифу. Годовые подписчики, добавляющіе одинъ рубль, получаютъ премію: „Басни Крылова въ лицахъˮ Полугодовые не имѣютъ права на премію.
№№ у разносчиковъ — по 20 коп.
Объявленія — 25 к. строка петита. Болѣе 1 раза — уступка по соглашенію.
Адресъ „Будильникаˮ:
Москва, Тверская, д. Гинцбурга.
Пріемные дни редакціи понедѣльникъ и четвергъ, отъ 3 до 5 час. На статьяхъ требуются подпись, адресъ и условія автора. Статьи безъ обозначенія условій считаются безплатными. Возвращеніе рукописей необязательно Принятое для печати можетъ быть измѣняемо и сокращаемо, по усмотрѣнію редакціи.
Перемѣна адреса — 30 коп.; городского на иногородній — до 1 іюля 1 р. 30 коп., послѣ 1 іюля — 80 коп.
Объявленія для журнала „Будильникъˮ принимаются исключительно въ Центральной конторѣ объявленій, бывшей Л. Метцля, въ Москвѣ, на Мясницкой, д. Спиридонова.
Къ этому N прилагается добавочный полулистъ
О ТОМЪ И О СЕМЪ.
Рекомендуемъ: самая настоящая купеческая «цивилизація». Модная, ходкая и доступная.
Цивилизація аплике.
Бросаетъ пыль въ глаза, задираетъ голову и выставляется на показъ.
Съ ручательствомъ: всякій издали, зажмуривъ глаза, приметъ ее за «самдѣлишную».
Готовая и на заказъ. Оптомъ и въ розницу.
Никакихъ усилій, кромѣ напряженій бумажника, не требуетъ.
Ея главные пункты, съ одной стороны, модные магазины, съ другой модные кабаки.
Тамъ, какъ въ горнилѣ, очищается, полируется, разглаживается всякая «самобытность».
И «фабрикатъ» вполнѣ готовъ. Тѣмъ болѣе, что съ нимъ отлично уживается старая купецкая цивилизація: «кулакъ» и «ндравъ
Самъ и сама только любуются на своихъ «алистократовъ», которыхъ подъ горячую руку за косы таскаютъ и пощечинами подбадриваютъ.
Пока «самъ» насаждаетъ свою домашнюю цивилизацію, а «сама» тонетъ въ пуховикахъ, молодые люди и дѣвицы совершенствуются.
Одни прошли полный курсъ увеселительныхъ заведеній, продѣлали всевозможные романы съ хористками, знаютъ всѣхъ скаковыхъ лошадей съ ахъ родословными и играютъ въ тотализаторъ.
Другія прошли вдоль и поперегъ всѣ пассажи, начитались уличныхъ романовъ, щеголяютъ амазонками, «жарятъ» на велосипедахъ и «запузыриваютъ» на фортепіяно.
На купеческомъ языкѣ часто смѣшиваютъ цивилизацію съ ассенизаціей, и въ обѣимъ отношенія одинаковы. Снаружи прилизано, вымощено, надушено. Готово, пожалуйте. Ну, а на задворки кому охота заглядывать? Даже санитары носъ отворачиваютъ. Таково же и «нутро»: отъ начала до конца въ первобытномъ состояніи Это нутро — купецкое достояніе: его не трогай. А насчетъ всякой внѣшности и «физики» отчего не уважить, не жалко: капиталу хватитъ.
И любуйтесь: «товаръ», по купеческому обычаю, показывается лицомъ.
Самородная «цивилизація» культивируется и петербургской улицей.
Тамъ «вѣнецъ зданія». Каждое «послѣднее слово» отдается рикошетомъ, падая на плодотворную почву, и «дикій цвѣтъ» культуры распускается букетомъ.
Улица — животрепещущая артерія столичнаго круговорота. Рядомъ толкаются горе и радость, нужда и довольство, забота и веселье. Сюда швыряются отбросы, выбрасываются подонки и выползаютъ микробы. Тутъ дѣлается настоящая «физіономія» столицы.
Это «улица роскоши и модъ».
И здѣсь же, но ней, гуляетъ язва, ее закрытая, но зашнурованная, въ модной шляпкѣ, съ умильной ласковостью взгляда.
Такъ называемыя — «жертвы общественнаго темперамента».
Къ «этимъ дамамъ» присоединяются «эти мужчины».
Новый типъ, вполнѣ «европейскій», даже въ западныхъ столицахъ только недавно регулированный уголовнымъ закономъ, подъ именемъ «сутенеровъ».
Ночные шатуны, или культивированные уличные скандалисты. Упитанные ребята, бездѣльники, задорные и нахальные, живущіе и кормящіеся около «этихъ дамъ» и ихъ случайныхъ поклонниковъ, обирая тѣхъ и другихъ.
Немножко воровства, шантажа, грабежа, и все это не только въ видѣ «занятія», но также развлеченія, за которое платятся другіе и матеріально и нравственно.
Только станетъ смеркаться немножко — и выползаетъ на улицу «армія» прелестницъ, во всеоружіи незатѣйливыхъ пріемовъ, а кругомъ разсыпаются цѣпью развѣдчиковъ ихъ спутники-кавалеры.
Когда же тушится электрическій свѣтъ, безобразники даютъ просторъ своей дѣятельности. Затѣваются скандалы, заводятся драки, попутно обираются одинокіе прохожіе и заманиваются легкомысленные въ «веселые пріюты».
Обыватель прячется, благопристойность улетучивается, общественное спокойствіе вопіетъ — и все покрываетъ торжествующій грохотъ столицы...
ЗАМОСКВОРѢЦКАЯ ЦИВИЛИЗАЦІЯ.
Тамъ, гдѣ, вѣрны былой рутинѣ, Храпятъ московскіе купцы,
Тамъ „духа времениˮ отнынѣ Полны юницы и юнцы.
Въ тотъ уголъ, на подъемъ тяжелый, Проникъ, какъ тать въ нощи, прогресъ И натворилъ — шутникь веселый — Кунсштюковъ разныхъ и чудесъ.
Онъ всколыхнулъ застоя лужи, Слегка смутилъ глубокій сонъ, Но, реформируя снаружи,
Внутри реформъ не сдѣлалъ онъ.
И получилось въ результатѣ,
Что пошутилъ онъ слишкомъ зло
И что кой-гдѣ онъ такъ-же кстати — ну, какъ... Буренушкѣ сѣдло.
Декадентъ.
ВЪ КАРАНТИНѢ.
(Невеселые, но злободневные наброски).
Насъ было пять путешествующихъ. Объѣхавши всѣ «прелести» Финляндіи, мы отъ Гельсингфорса рѣшили поѣхать въ Швецію. Цѣлый день и вечеръ мы занимались разспросами о достопримѣчательностяхъ Стокгольма, и воображеніе сулило намъ цѣлый рядъ наслажденій и восторговъ...
— А сколько часовъ на пароходѣ отъ Гельсингфорса до Стокгольма?
— На лучшемъ пароходѣ Dӧbeln доѣдете въ 22 часа, а въ Стокгольмъ попадете чрезъ 70 часовъ — двое сутокъ будете стоять въ карантинѣ...
Всѣ восторги пропали; наши дамы заохали, потребовали отъ своихъ мужей обратнаго путешествія и вашъ покорнѣйшій слуга, еще свободный отъ жениныхъ попеченій и приказовъ, одиноко пустился въ скучный путь. Мои случайные, но милые попутчики, провожая меня на пароходъ, смотрѣли на меня съ грустью, какъ на осужденнаго на добровольную муку: утѣшали, ободряли, хотя въ этомъ не было никакой надобности. Общая суматоха отъѣзда, толкотня провожающихъ, громкій говоръ на разныхъ языкахъ, звонки, свистки парохода и, сравнительно, непривычная для меня
обстановка, подняли мои нервы, и я прощался съ моими попутчиками, какъ «великій герой», отправляющійся по опасному пути на «высокіе подвиги»...
Чрезъ полчаса весь мой героизмъ пропалъ, такъ какъ я сидѣлъ одиноко на палубѣ парохода и чувствовалъ, что я всѣмъ тутъ чужой и всѣ мнѣ чужіе...
Картина предстоящаго карантина еще болѣе удручала, и я готовъ былъ отказаться отъ Стокгольма, всѣхъ шведскихъ наслажденій и проч., но было уже поздно: пароходъ шелъ на всѣхъ парахъ, и я былъ отрѣзанъ отъ земли, своихъ друзей, знакомыхъ и всего дорогого... Чувство невозможнаго возврата очень тяжелое чувство, но человѣкъ ко всѣму привыкаетъ, и я волей-неволей началъ мириться съ моимъ одиночествомъ. Населеніе парохода Dӧbeln было крайне разнообразное. Преобладали, конечно, шведы, затѣмъ выдѣлялись: мрачный, молодой англичанинъ съ женой, финскій пасторъ, одинъ веселый австріякъ, старая, эксцентричная американка съ «несчастнымъ молодымъ мужемъ», счастливая нѣмка-мать съ дочерью-невѣстой, семейство датскихъ акробатовъ и въ моемъ лицѣ — единственный русскій. За общимъ обѣдомъ, въ разговорахъ, слышалось вавилонское столпотвореніе... Въ былое время смѣшеніе языковъ «испортило все дѣло», а на пароходѣ это сблизило публику; каждый узналъ —