дуктовъ, которые всегда оказываются низкопробными.
*
Армянскій вальсъ, разыгрываемый по дипломатическимъ нотамъ, слишкомъ затянулся.
И все же не разобрались, кто кого бьетъ и рѣжетъ, турки армянъ или армяне турокъ.
Говорятъ, что армяне захотѣли слишкомъ многаго.
Ахъ, Карапэты Карапэтычи совсѣмъ не за свое дѣло взялись. Они царствуютъ въ торговлѣ, и вдругъ въ высокую политику ударились.
Зачэмъ, дюша мой?
Арабески.
— Чистый доходъ съ недвижимыхъ имуществъ въ Москвѣ, говорятъ, опредѣлился, за послѣдній мѣсяцъ, болѣе чѣмъ въ тридцать три тысячи.
— Любопытно знать, какую долю въ эту сумму внесли издатели нашихъ молодыхъ поэтовъ?...
*
Разговариваютъ два думскихъ инженера.
— А, знаешь, я право затрудняюсь сказать, гдѣ мы найдемъ поля орошенія, когда канализація будетъ готова...
— Нда... но доклады поэтому поводу—цѣлыя пустыни съ безконечными полями...
— Удивительная вещь: рѣка Амуръ — а между тѣмъ въ тамошнихъ поселеніяхъ совсѣмъ нѣтъ женщинъ...
— Тогда, батюшка, она называлась бы— Амуры...
* Среди художниковъ.
— Мнѣ пришла въ голову геніальная мысль! Напишу Наполеона...
— Ты принялся за Наполеона? Съ Верещагинымъ конкурировать хочешь?
— Что Верещагинъ! Онъ его въ наушникахъ нарисовалъ, а я заставлю Наполеона лѣзть подъ столъ! Сразу сниму съ него все величіе! И противъ правды не погрѣшу: вѣдь, навѣрно, случалось же Наполеону и подъ столъ, когда нибудь, лазить!
БѢДНЫЙ НАПОЛЕОНЪ
Печаленъ рокъ Наполеона! Наполеонъ попалъ въ бѣду: Его безъ всякаго резона Обезобразилъ зло Сарду
Міръ покорявшему герою
Пришлось ничтожнымъ стать вполнѣ: И Верещагинъ вѣдь, не скрою, Насъ имъ смѣшитъ на полотнѣ.
Чертенокъ.
Московское эхо.
Кто интересуется пьесой «Власть тьмы»?
Мы.
*
Хорошо-ли то, что показалъ намъ въ этой пьесѣ Толстой? Ой!
*
Что сулятъ биржевики обывателю, говоря ему: играй?
Рай.
*
Что получаетъ обыватель, внесшій въ игру свой вкладъ? Адъ.
*
«Дворянское гнѣздо» хорошо на подмосткахъ?
Ахъ!
*
Не водянисто-ли Вейнбергъ «передѣлалъ» Тургенева?
Нева!
*
Почему сословіе «лоботрясовъ» такъ усердно посѣщать Омона захотѣло? Тѣло...
*
Что хотѣла найти итальянская опера въ Москвѣ подъ управленіемъ Лабруно?
Руно.
*
Что имѣетъ больше всего удовольствія на «Венеціанской ночи»? Очи.
Дядюшка Яковъ.
„Похвальные отзывы .
При неустанной смѣнѣ событій, которыми богата текущая жизнь, многіе факты и лица пребываютъ въ тѣни. Общественные дѣятели прямо жалуются, что ихъ заслуги остаются непризнанными. Иные только работаютъ для славы, а дѣла ихъ неизвѣстны не только потомству, но даже современникамъ и близкимъ знакомымъ. Другіе совершенно не получаютъ одобренія, которое служило бы ближайшей наградой за подвиги. Общественная арена велика: это не театръ, гдѣ и плохенькому артисту достаются апплодисменты, не цирковая арена, гдѣ и оселъ вызываетъ восторги.
Между тѣмъ, одобреніе, какъ извѣстно, душа подвига, а похвала окрыляетъ дѣятеля. Что изъ того, если онъ нажилъ на подвигѣ капиталъ и состояніе? Смотришь, купилъ женѣ шубу, пѣвичкѣ поднесъ брилліанты, съѣздилъ въ Ниццу, и денегъ какъ не бывало. А похвала лестна. Если брань на вороту не виснетъ, то похвала отмѣчаетъ человѣка, и онъ поднимаетъ голову.
говоримъ. Чистая цыганоманія. Даже въ кононовской опереткѣ, вмѣсто «Цыганскихъ пѣсенъ въ лицахъ», «Цыганскія слова въ лицахъ» хотимъ ставить.
— Правда - ли? опереточныхъ артистовъ, спрашиваю.
— Истинная правда. У насъ все цыганское теперь... и житье цыганское. А когда нашъ антрепренеръ, изъ артельщиковъ, въ растратѣ попался, да въ тюрьму влопался, такъ насъ, вѣрите-ли, даже потъ цыганскій прошибъ!
Къ ремесленникамъ завертываю. Скандалъ. Книгу стащили. — Чековую?
— Нѣтъ, цеховую.
— Стоитъ-ли о цеховой говорить?
— Помилуйте, одна изъ цеховыхъ книгъ ревизіонной комиссіей въ гостинницѣ обсуждается, тогда какъ по правиламъ цеховыхъ книгъ изъ канцеляріи брать нельзя.
— Бросьте, говорю.—Не хорошо.
— Это почему?
— Ревизіонная комиссія для васъ живота не щадитъ, даже во время ѣды въ гостинницѣ ревизіей занимается, несвареніемъ желудка рискуетъ, спитъ, можетъ, съ книгой, а вы въ амбицію вламываетесь! Не хорошо.
Ревизіонная комиссія всхлипываетъ.
— Другая, говоритъ, ревизіонная комиссія— какъ и книги то открываются не знаетъ, а я даже книги не выпускала изъ рукъ.
Въ городскую управу захожу. То-же скандалъ. — Въ чемъ дѣло?
— Помилуйте: техническое отдѣленіе управы признало нужнымъ произвести ремонтъ городскихъ зданій на 2.428.000 руб., а присутствіе управы обрѣзало эту цифру на 2.300.000!
— Гм... не поздоровится отъ такого обрѣзанія, чортъ возьми. Однако у техническаго отдѣленія широкій размахъ: ремонтъ въ два
милліона. Послѣ такого ремонта городскіе карманы ничѣмъ не отремонтируешь: прямо за негодностью бросай.
Пшюттъ навстрѣчу. — Слышали? — Что такое?
— Нѣсколько крупныхъ пайщиковъ устраиваютъ кафе-концертъ. Во главѣ этого дѣла будетъ стоять Отеро. У этой танцорки, мо жетъ быть, что нибудь и вытанцуется.
— Да, если «глава» не вскружитъ пайщикамъ головы. Кстати: вамъ, мой другъ, не придется въ этомъ кафе-концертѣ должать. — Почему?
— Вспомните парижскіе скандалы. Если Отеро такъ расправляется съ кредиторами, то... я не хотѣлъ бы вамъ быть ея должникомъ.
— Вы правы. Къ тому же это четверорукая директриса.
— Какъ это?
— Помилуйте, въ спорѣ она можетъ пощечинъ и руками и ногами надавать!
Заграницу ѣду. Въ Лондонѣ высаживаюсь. Къ Салисбюри по собственнымъ дѣламъ иду. Дома не застаю. Письмо пишу:
«Дружище Салисбюриша! Одолжи пять фунтовъ; пренепріятный случай со мною вышелъ, я тебѣ скажу: поиздержался въ дорогѣ. Другой-бы пудъ запросилъ, но я человѣкъ скромный: пятью фунтами довольствуюсь. Къ тому же пудъ, пожалуй, не унесу: отощалъ въ до рогѣ. Твой другъ и доброжелатель, интервьюеръ такой-то».
Написавши, раздумываю и письмо въ клочки рву. Чего добраго, Салисбюри письмо въ парламентѣ возьметъ да прочтетъ: осрамитъ на всю Европу и обѣ Америки. У него въ привычку вошло чужія письма въ парламентѣ читать. Плюю и телеграмму въ «Будильникънасчетъ аванса шлю. По крайней мѣрѣ, все шито - крыто будетъ.
Артону, визитъ наношу. Интервьюировать
думаю. Чековую книжку на полученный изъ «Будильника» переводъ въ англійскомъ банкѣ, само собой, предварительно, дома оставляю.
— Къ Артону? Опоздали! говорятъ. Его ужъ судебный слѣдователь по особо важнымъ панамскимъ дѣламъ интервьюируетъ. — А Корнелій Герцъ какъ?
— Герцъ на свободѣ. До него еще очередь не дошла. Ихъ по алфавиту забираютъ. Ихъ брата, панамиста и шантажиста, такъ много развелось, что безъ алфавита спутаться можно.
Въ Брюссель завертываю. Растрата!!! — Велика?
— 2.600.000!
— О, о, говорю.— Это ужъ не разъ трата, много разъ трата, очевидно, была. Гдѣ растратили?
— Въ Société générale.
— О, о. Не даромъ и растрата генеральная. Кто растратилъ?
— Кассиръ Гененъ.
Оглядываюсь: толпа дамъ. Все «брюссельки» ; въ брюссельскихъ кружевахъ.
— Мосье! Ради Бога, дайте мнѣ его адресъ: у меня шесть невѣстъ-дочерей.
— И мнѣ! Я сама жажду выйти замужъ за милліонера.
— Сударыни! При арестѣ у него оказалось только шестьсотъ франковъ. Все остальное онъ проигралъ. Что касается до его адреса, то...
— Къ чорту. Не нужно адреса!
— Я не хочу связывать свою судьбу съ игрокомъ. И я то же... И я...
Сажусь въ вагонъ, назадъ въ Москву возвращаюсь и прямо къ «Власти тьмы» попадаю: въ третьемъ театрѣ ставятъ.
— Свѣту, больше свѣту! говорилъ Гете.
— «Власти тьмы», «Власти тьмы» больше! говорятъ москвичи.
Ноябрь 95 г. А. Л—въ.
*
Армянскій вальсъ, разыгрываемый по дипломатическимъ нотамъ, слишкомъ затянулся.
И все же не разобрались, кто кого бьетъ и рѣжетъ, турки армянъ или армяне турокъ.
Говорятъ, что армяне захотѣли слишкомъ многаго.
Ахъ, Карапэты Карапэтычи совсѣмъ не за свое дѣло взялись. Они царствуютъ въ торговлѣ, и вдругъ въ высокую политику ударились.
Зачэмъ, дюша мой?
Арабески.
— Чистый доходъ съ недвижимыхъ имуществъ въ Москвѣ, говорятъ, опредѣлился, за послѣдній мѣсяцъ, болѣе чѣмъ въ тридцать три тысячи.
— Любопытно знать, какую долю въ эту сумму внесли издатели нашихъ молодыхъ поэтовъ?...
*
Разговариваютъ два думскихъ инженера.
— А, знаешь, я право затрудняюсь сказать, гдѣ мы найдемъ поля орошенія, когда канализація будетъ готова...
— Нда... но доклады поэтому поводу—цѣлыя пустыни съ безконечными полями...
— Удивительная вещь: рѣка Амуръ — а между тѣмъ въ тамошнихъ поселеніяхъ совсѣмъ нѣтъ женщинъ...
— Тогда, батюшка, она называлась бы— Амуры...
* Среди художниковъ.
— Мнѣ пришла въ голову геніальная мысль! Напишу Наполеона...
— Ты принялся за Наполеона? Съ Верещагинымъ конкурировать хочешь?
— Что Верещагинъ! Онъ его въ наушникахъ нарисовалъ, а я заставлю Наполеона лѣзть подъ столъ! Сразу сниму съ него все величіе! И противъ правды не погрѣшу: вѣдь, навѣрно, случалось же Наполеону и подъ столъ, когда нибудь, лазить!
БѢДНЫЙ НАПОЛЕОНЪ
Печаленъ рокъ Наполеона! Наполеонъ попалъ въ бѣду: Его безъ всякаго резона Обезобразилъ зло Сарду
Міръ покорявшему герою
Пришлось ничтожнымъ стать вполнѣ: И Верещагинъ вѣдь, не скрою, Насъ имъ смѣшитъ на полотнѣ.
Чертенокъ.
Московское эхо.
Кто интересуется пьесой «Власть тьмы»?
Мы.
*
Хорошо-ли то, что показалъ намъ въ этой пьесѣ Толстой? Ой!
*
Что сулятъ биржевики обывателю, говоря ему: играй?
Рай.
*
Что получаетъ обыватель, внесшій въ игру свой вкладъ? Адъ.
*
«Дворянское гнѣздо» хорошо на подмосткахъ?
Ахъ!
*
Не водянисто-ли Вейнбергъ «передѣлалъ» Тургенева?
Нева!
*
Почему сословіе «лоботрясовъ» такъ усердно посѣщать Омона захотѣло? Тѣло...
*
Что хотѣла найти итальянская опера въ Москвѣ подъ управленіемъ Лабруно?
Руно.
*
Что имѣетъ больше всего удовольствія на «Венеціанской ночи»? Очи.
Дядюшка Яковъ.
„Похвальные отзывы .
При неустанной смѣнѣ событій, которыми богата текущая жизнь, многіе факты и лица пребываютъ въ тѣни. Общественные дѣятели прямо жалуются, что ихъ заслуги остаются непризнанными. Иные только работаютъ для славы, а дѣла ихъ неизвѣстны не только потомству, но даже современникамъ и близкимъ знакомымъ. Другіе совершенно не получаютъ одобренія, которое служило бы ближайшей наградой за подвиги. Общественная арена велика: это не театръ, гдѣ и плохенькому артисту достаются апплодисменты, не цирковая арена, гдѣ и оселъ вызываетъ восторги.
Между тѣмъ, одобреніе, какъ извѣстно, душа подвига, а похвала окрыляетъ дѣятеля. Что изъ того, если онъ нажилъ на подвигѣ капиталъ и состояніе? Смотришь, купилъ женѣ шубу, пѣвичкѣ поднесъ брилліанты, съѣздилъ въ Ниццу, и денегъ какъ не бывало. А похвала лестна. Если брань на вороту не виснетъ, то похвала отмѣчаетъ человѣка, и онъ поднимаетъ голову.
говоримъ. Чистая цыганоманія. Даже въ кононовской опереткѣ, вмѣсто «Цыганскихъ пѣсенъ въ лицахъ», «Цыганскія слова въ лицахъ» хотимъ ставить.
— Правда - ли? опереточныхъ артистовъ, спрашиваю.
— Истинная правда. У насъ все цыганское теперь... и житье цыганское. А когда нашъ антрепренеръ, изъ артельщиковъ, въ растратѣ попался, да въ тюрьму влопался, такъ насъ, вѣрите-ли, даже потъ цыганскій прошибъ!
Къ ремесленникамъ завертываю. Скандалъ. Книгу стащили. — Чековую?
— Нѣтъ, цеховую.
— Стоитъ-ли о цеховой говорить?
— Помилуйте, одна изъ цеховыхъ книгъ ревизіонной комиссіей въ гостинницѣ обсуждается, тогда какъ по правиламъ цеховыхъ книгъ изъ канцеляріи брать нельзя.
— Бросьте, говорю.—Не хорошо.
— Это почему?
— Ревизіонная комиссія для васъ живота не щадитъ, даже во время ѣды въ гостинницѣ ревизіей занимается, несвареніемъ желудка рискуетъ, спитъ, можетъ, съ книгой, а вы въ амбицію вламываетесь! Не хорошо.
Ревизіонная комиссія всхлипываетъ.
— Другая, говоритъ, ревизіонная комиссія— какъ и книги то открываются не знаетъ, а я даже книги не выпускала изъ рукъ.
Въ городскую управу захожу. То-же скандалъ. — Въ чемъ дѣло?
— Помилуйте: техническое отдѣленіе управы признало нужнымъ произвести ремонтъ городскихъ зданій на 2.428.000 руб., а присутствіе управы обрѣзало эту цифру на 2.300.000!
— Гм... не поздоровится отъ такого обрѣзанія, чортъ возьми. Однако у техническаго отдѣленія широкій размахъ: ремонтъ въ два
милліона. Послѣ такого ремонта городскіе карманы ничѣмъ не отремонтируешь: прямо за негодностью бросай.
Пшюттъ навстрѣчу. — Слышали? — Что такое?
— Нѣсколько крупныхъ пайщиковъ устраиваютъ кафе-концертъ. Во главѣ этого дѣла будетъ стоять Отеро. У этой танцорки, мо жетъ быть, что нибудь и вытанцуется.
— Да, если «глава» не вскружитъ пайщикамъ головы. Кстати: вамъ, мой другъ, не придется въ этомъ кафе-концертѣ должать. — Почему?
— Вспомните парижскіе скандалы. Если Отеро такъ расправляется съ кредиторами, то... я не хотѣлъ бы вамъ быть ея должникомъ.
— Вы правы. Къ тому же это четверорукая директриса.
— Какъ это?
— Помилуйте, въ спорѣ она можетъ пощечинъ и руками и ногами надавать!
Заграницу ѣду. Въ Лондонѣ высаживаюсь. Къ Салисбюри по собственнымъ дѣламъ иду. Дома не застаю. Письмо пишу:
«Дружище Салисбюриша! Одолжи пять фунтовъ; пренепріятный случай со мною вышелъ, я тебѣ скажу: поиздержался въ дорогѣ. Другой-бы пудъ запросилъ, но я человѣкъ скромный: пятью фунтами довольствуюсь. Къ тому же пудъ, пожалуй, не унесу: отощалъ въ до рогѣ. Твой другъ и доброжелатель, интервьюеръ такой-то».
Написавши, раздумываю и письмо въ клочки рву. Чего добраго, Салисбюри письмо въ парламентѣ возьметъ да прочтетъ: осрамитъ на всю Европу и обѣ Америки. У него въ привычку вошло чужія письма въ парламентѣ читать. Плюю и телеграмму въ «Будильникънасчетъ аванса шлю. По крайней мѣрѣ, все шито - крыто будетъ.
Артону, визитъ наношу. Интервьюировать
думаю. Чековую книжку на полученный изъ «Будильника» переводъ въ англійскомъ банкѣ, само собой, предварительно, дома оставляю.
— Къ Артону? Опоздали! говорятъ. Его ужъ судебный слѣдователь по особо важнымъ панамскимъ дѣламъ интервьюируетъ. — А Корнелій Герцъ какъ?
— Герцъ на свободѣ. До него еще очередь не дошла. Ихъ по алфавиту забираютъ. Ихъ брата, панамиста и шантажиста, такъ много развелось, что безъ алфавита спутаться можно.
Въ Брюссель завертываю. Растрата!!! — Велика?
— 2.600.000!
— О, о, говорю.— Это ужъ не разъ трата, много разъ трата, очевидно, была. Гдѣ растратили?
— Въ Société générale.
— О, о. Не даромъ и растрата генеральная. Кто растратилъ?
— Кассиръ Гененъ.
Оглядываюсь: толпа дамъ. Все «брюссельки» ; въ брюссельскихъ кружевахъ.
— Мосье! Ради Бога, дайте мнѣ его адресъ: у меня шесть невѣстъ-дочерей.
— И мнѣ! Я сама жажду выйти замужъ за милліонера.
— Сударыни! При арестѣ у него оказалось только шестьсотъ франковъ. Все остальное онъ проигралъ. Что касается до его адреса, то...
— Къ чорту. Не нужно адреса!
— Я не хочу связывать свою судьбу съ игрокомъ. И я то же... И я...
Сажусь въ вагонъ, назадъ въ Москву возвращаюсь и прямо къ «Власти тьмы» попадаю: въ третьемъ театрѣ ставятъ.
— Свѣту, больше свѣту! говорилъ Гете.
— «Власти тьмы», «Власти тьмы» больше! говорятъ москвичи.
Ноябрь 95 г. А. Л—въ.