Въ корзину воздушнаго шара сажусь и новый полетъ по провинціи совершаю. Первую остановку въ САРАТОВѢ дѣ
лаю. Кстати нужно одну саратовскую новость узнать.
— Чѣмъ, господа, у васъ окончилось дѣло кулачной расправы въ залѣ саратовской биржи довѣреннаго фирмы Нобель г. Комова съ нефтянымъ комиссіонеромъ г. Полякъ?
— Наказаніемъ саратовскимъ биржевымъ комите
томъ обоихъ нарушителей биржевого спокойствія по всей строгости биржевыхъ законовъ. Комитетъ потѣлъ надъ этимъ дѣломъ не одно засѣданіе и, наконецъ, рѣшилъ одного изъ нарушителей не пускать на биржу три мѣсяца, а другого одиннадцать.
— Обиженнаго — три, обидчика одиннадцать? — Нѣтъ, какъ разъ наоборотъ.
— Наоборотъ? Можетъ ли это быть?! обидчика не пускать 3 мѣсяца, а обиженнаго 11?! — Именно.
— Но вѣдь г. Полякъ выходитъ вдвойнѣ пострадавшимъ? — Ну, у него есть и утѣшеніе. — Какое же?
— А то, что за битаго двухъ небитыхъ даютъ. Говоря же серьезно, комитетъ произвелъ формальное слѣдствіе, съ вызовомъ сторонъ и допросомъ свидѣтелей, и въ концѣ концовъ, пожалуй, придется сознаться, что обиженный пожалъ то, что посѣялъ. Да вотъ скоро будетъ судебное разбирательство, такъ какъ г. Полякъ привлекаетъ г. Комова къ суду за оскорбленіе дѣйствіемъ, и гласное разбирательство освѣтитъ детали этого любопытнаго дѣла.
(Отъ нашего собственнаго аэронавта).
— Будемъ Ждать!
Въ КОЗЛОВЪ перелетаю. Смотрю и глазамъ не вѣрю; бьется несчастный городъ въ долгахъ, какъ муха въ паутинѣ. Никакого просвѣта. Въ конецъ запутался,
— Какъ дѣла? — спрашиваю.
— Ахъ, нужно бы хуже, но хуже нельзя. Весь заложенъ и перезаложенъ. Скоро на костюмѣ буду носить, вмѣсто пуговицъ, печати судебныхъ приставовъ. Опишутъ меня, бѣднягу!
— Корреспонденты?
— О, если бы корреспонденты! Не корреспонденты, а судебные
пристава. Эти судебные пристава неумолимѣе корреспондентовъ: тѣ хоть только сна лишатъ, а судебные пристава и самой подушки!
— Не бойтесь: постель не описываютъ!
— Не опишутъ, самому продать на уплату процентовъ придется: однихъ процентиковъ въ годъ приходится 14, 000 р. платить.
Хорошо же, должно быть, положеніе обывателей этого несчастнаго города: по части благоустройства имъ отъ Козлова, какъ отъ козла, ни шерсти, ни молока не перепадаетъ!
Въ СМОЛЕНСКЪ заглядываю. Обывателей въ великомъ испугѣ застаю.
— Въ чемъ дѣло?
— Ахъ, теперь немножко отлегло отъ сердца, — говорятъ, — а натерпѣлись же мы страху, Вотъ ужъ истинно, избавь меня, Господи, отъ друзей, а съ врагами я самъ справлюсь. Нежданно, негаданно у насъ оказался именно такой другъ, гласный думы Лизунковъ. Въ думѣ заговорили о томъ, чтобы уничтожить на базарахъ эксплоатацію скупщиковъ и воспретить имъ докупки на базарахъ до 12-ти часовъ. И обязательное постановленіе въ этомъ смыслѣ составили. А г. Лизунковъ и вступись: „нѣтъ, — говоритъ, — что бы зло съ корнемъ пресѣчь, нужно всю торговлю жизненными припасами прекращать на базарахъ въ полдень. Наступитъ полдень, шлагбаумъ, такъ сказать, для торговыхъ операцій закрыть и баста. Тогда уже перекупщикамъ ничего купить не удастсяˮ.
— Ну, и что же?
— Не разобравши дѣла, дума приняла предложеніе г. Лизункова единогласно. Но, къ счастію, губернское присутствіе отмѣнило его. Получи это предложеніе утвержденіе, „шлагбаумъ“ г. Лизункова хватилъ бы по головѣ отнюдь не скупщиковъ, а самихъ торговцевъкрестьянъ, которымъ, чтобы не везти или не нести свои припасы обратно, пришлось бы въ двѣнадцатомъ часу отдавать ихъ и скупщикамъ и нескупщикамъ за гроши.
— Ну, все хорошо, что хорошо кончается! — говорю и въ ОРГѢ ЕВСКІЙ УѢЗДЪ перелетаю.
— Что новаго? — спрашиваю. — Кражи.
Воруютъ лошадей, коровъ,
Воруютъ тамъ и тутъ, окрестъ; И мы въ испугѣ отъ воровъ
Дрожимъ — вдругъ стащутъ весь уѣздъ?!
— Ну, этого-то, авось, не случится! — обывателей утѣшаю и въ КРАСНОУФИМСКЪ заглядываю.
— А у васъ что новаго, господа?
— Бѣгство служащихъ изъ земской управы.
— Почему?
— Говорятъ, что служащіе бѣгутъ вслѣдствіе невыносимыхъ условій службы. Въ теченіе послѣднихъ 6 лѣтъ въ кустарномъ складѣ перемѣнилось 11 служащихъ. А за послѣднее время бѣгство еще усилилось; отказываются и юнцы и старые служаки; отказались отъ службы: дѣлопроизводитель по продовольственному и Дорожному отдѣлу Олешковъ, завѣдующій статистическимъ отдѣленіемъ Скачковъ, помощникъ бухгалтера Горбуновъ, помощникъ секретаря Мориловъ.
— Ай, ай! Нужно бы земской управѣ какія-нибудь мѣры принять, чтобы не очутиться въ положеніи старухи изъ пушкинской
лаю. Кстати нужно одну саратовскую новость узнать.
— Чѣмъ, господа, у васъ окончилось дѣло кулачной расправы въ залѣ саратовской биржи довѣреннаго фирмы Нобель г. Комова съ нефтянымъ комиссіонеромъ г. Полякъ?
— Наказаніемъ саратовскимъ биржевымъ комите
томъ обоихъ нарушителей биржевого спокойствія по всей строгости биржевыхъ законовъ. Комитетъ потѣлъ надъ этимъ дѣломъ не одно засѣданіе и, наконецъ, рѣшилъ одного изъ нарушителей не пускать на биржу три мѣсяца, а другого одиннадцать.
— Обиженнаго — три, обидчика одиннадцать? — Нѣтъ, какъ разъ наоборотъ.
— Наоборотъ? Можетъ ли это быть?! обидчика не пускать 3 мѣсяца, а обиженнаго 11?! — Именно.
— Но вѣдь г. Полякъ выходитъ вдвойнѣ пострадавшимъ? — Ну, у него есть и утѣшеніе. — Какое же?
— А то, что за битаго двухъ небитыхъ даютъ. Говоря же серьезно, комитетъ произвелъ формальное слѣдствіе, съ вызовомъ сторонъ и допросомъ свидѣтелей, и въ концѣ концовъ, пожалуй, придется сознаться, что обиженный пожалъ то, что посѣялъ. Да вотъ скоро будетъ судебное разбирательство, такъ какъ г. Полякъ привлекаетъ г. Комова къ суду за оскорбленіе дѣйствіемъ, и гласное разбирательство освѣтитъ детали этого любопытнаго дѣла.
(Отъ нашего собственнаго аэронавта).
— Будемъ Ждать!
Въ КОЗЛОВЪ перелетаю. Смотрю и глазамъ не вѣрю; бьется несчастный городъ въ долгахъ, какъ муха въ паутинѣ. Никакого просвѣта. Въ конецъ запутался,
— Какъ дѣла? — спрашиваю.
— Ахъ, нужно бы хуже, но хуже нельзя. Весь заложенъ и перезаложенъ. Скоро на костюмѣ буду носить, вмѣсто пуговицъ, печати судебныхъ приставовъ. Опишутъ меня, бѣднягу!
— Корреспонденты?
— О, если бы корреспонденты! Не корреспонденты, а судебные
пристава. Эти судебные пристава неумолимѣе корреспондентовъ: тѣ хоть только сна лишатъ, а судебные пристава и самой подушки!
— Не бойтесь: постель не описываютъ!
— Не опишутъ, самому продать на уплату процентовъ придется: однихъ процентиковъ въ годъ приходится 14, 000 р. платить.
Хорошо же, должно быть, положеніе обывателей этого несчастнаго города: по части благоустройства имъ отъ Козлова, какъ отъ козла, ни шерсти, ни молока не перепадаетъ!
Въ СМОЛЕНСКЪ заглядываю. Обывателей въ великомъ испугѣ застаю.
— Въ чемъ дѣло?
— Ахъ, теперь немножко отлегло отъ сердца, — говорятъ, — а натерпѣлись же мы страху, Вотъ ужъ истинно, избавь меня, Господи, отъ друзей, а съ врагами я самъ справлюсь. Нежданно, негаданно у насъ оказался именно такой другъ, гласный думы Лизунковъ. Въ думѣ заговорили о томъ, чтобы уничтожить на базарахъ эксплоатацію скупщиковъ и воспретить имъ докупки на базарахъ до 12-ти часовъ. И обязательное постановленіе въ этомъ смыслѣ составили. А г. Лизунковъ и вступись: „нѣтъ, — говоритъ, — что бы зло съ корнемъ пресѣчь, нужно всю торговлю жизненными припасами прекращать на базарахъ въ полдень. Наступитъ полдень, шлагбаумъ, такъ сказать, для торговыхъ операцій закрыть и баста. Тогда уже перекупщикамъ ничего купить не удастсяˮ.
— Ну, и что же?
— Не разобравши дѣла, дума приняла предложеніе г. Лизункова единогласно. Но, къ счастію, губернское присутствіе отмѣнило его. Получи это предложеніе утвержденіе, „шлагбаумъ“ г. Лизункова хватилъ бы по головѣ отнюдь не скупщиковъ, а самихъ торговцевъкрестьянъ, которымъ, чтобы не везти или не нести свои припасы обратно, пришлось бы въ двѣнадцатомъ часу отдавать ихъ и скупщикамъ и нескупщикамъ за гроши.
— Ну, все хорошо, что хорошо кончается! — говорю и въ ОРГѢ ЕВСКІЙ УѢЗДЪ перелетаю.
— Что новаго? — спрашиваю. — Кражи.
Воруютъ лошадей, коровъ,
Воруютъ тамъ и тутъ, окрестъ; И мы въ испугѣ отъ воровъ
Дрожимъ — вдругъ стащутъ весь уѣздъ?!
— Ну, этого-то, авось, не случится! — обывателей утѣшаю и въ КРАСНОУФИМСКЪ заглядываю.
— А у васъ что новаго, господа?
— Бѣгство служащихъ изъ земской управы.
— Почему?
— Говорятъ, что служащіе бѣгутъ вслѣдствіе невыносимыхъ условій службы. Въ теченіе послѣднихъ 6 лѣтъ въ кустарномъ складѣ перемѣнилось 11 служащихъ. А за послѣднее время бѣгство еще усилилось; отказываются и юнцы и старые служаки; отказались отъ службы: дѣлопроизводитель по продовольственному и Дорожному отдѣлу Олешковъ, завѣдующій статистическимъ отдѣленіемъ Скачковъ, помощникъ бухгалтера Горбуновъ, помощникъ секретаря Мориловъ.
— Ай, ай! Нужно бы земской управѣ какія-нибудь мѣры принять, чтобы не очутиться въ положеніи старухи изъ пушкинской