БРЫЗРИ П6РА.
— Хотятъ открыть Академію билліардной игры.
— Вотъ и вѣрь послѣ этого тому, что высшее образованіе у насъ плохо поставлено!
♦
— Нѣкій Бренненъ изобрѣлъ однорельсовый желѣзнодорожный путь.
— Въ этомъ пути для насъ не будетъ пути: у насъ и съ двухъ рельсъ поѣзда то и дѣло летятъ вверхъ тормашками...
♦
Передъ выставкой акваріумовъ. — Зайдемъ на выставку аква...
— Ну, вотъ еще! Мнѣ по душѣ больше выставка вина...
Ф
— Публицистъ Меньшиковъ ратуетъ за превращеніе архангельскихъ тундръ въ сѣнокосы.
— Что въ сѣнокосы?! Нѣтъ, если на нихъ мяту посѣять, сколько съ десятиныто можно получить!
♦
— Союзъ рабочихъ экипажнаго дѣла въ настоящее время обсуждаетъ вопросъ о созывѣ областной конференціи.
— А что эта конференція будетъ дѣлать?
— Вѣроятно, подастъ карету отжившимъ порядкамъ въ экипажномъ дѣлѣ.
♦
— Ты, кажется, оштрафованъ? — Да, благодаря бульдогу.
— А что, развѣ онъ кусался? — Хуже: стрѣлялъ...
♦
— Союзъ черной сотни проявляетъ энергичную дѣятельность.
— Гм... нужно будетъ свинцовой примочки побольше запасти.
Ф
— Въ одномъ изъ послѣднихъ произведеній Ѳ. Сологубъ смакуетъ любовь отца къ родной дочери.
— Ну, ужъ послѣ этого онъ не Сологубъ, а Салогубъ какой-то.
Бесѣды Ив. Ив. еъ Ив. Никифоровичемъ.
— Я, Иванъ Ивановичъ, можетъ быть, въ этомъ году махну въ Карлсбадъ... желудокъ что-то не въ порядкѣ.
— Это было бы крайне неблагоразумно съ вашей стороны, Иванъ Никифоровичъ, ѣхать въ Карлсбадъ.
— Почему-же это, Иванъ Ивановичъ?
— Вы, Иванъ Никифоровичъ, нѣтъ словъ, привезете оттуда совершенно вышлифованный желудокъ, но, въ два дня послѣ возвращенія, можетъ случиться, что первый попавшійся грабитель этотъ превосходный желудокъ распоретъ. Невыгодно, Иванъ Никифоровичъ!
Моему перу. Не соблазняй, не соблазняй!
Простись надолго ты съ чернилами!.. Не на бумагѣ, другъ мой, знай,
!Мы на боді беѣ пишемъ билами! Когда забѣтныхъ мыслей рядъ Лередабало ты, проборное,—
Слѣдилъ за нами острый бзглядъ, Суля бъ грядущемъ что-то черное.... Вслѣдъ за строкой лилась строка, Отдабшись пылко бдохнобенію, Ло чья-то гнѣбная рука
Цхъ предала уничтоженію..,.
Чаптаііпііъ.
Разговоры.
— Почему вы предпочитаете ходить по этой людной улицѣ, гдѣ неустанный шумъ и грохотъ?
— Вотъ это-то хорошо, по крайней мѣрѣ, не слыхать выстрѣловъ, которые то и дѣло раздаются у насъ.
Ф
— Вы читали, нынѣшній годъ будетъ очень неудаченъ для винодѣловъ?
— А, значитъ, поднимутся цѣны на сахаринъ и анилинъ!
— Ну, что у васъ было лѣтомъ на дачѣ?
— Вылъ постоянный дождь.
— Хорошо, хоть что-нибудь да постоянное.
А—тъ.
Передъ обѣдомъ Левъ Николаевичъ совершилъ небольшую прогулку верхомъ.
Я завелъ свѣтскій разговоръ съ супругой Льва Николаевича, Софьей Андреевной. Этакое легкое козри:
— Позвольте спросить, графиня, сколько къ обѣду у васъ готовится блюдъ? Графиня отвѣтила обязательно: — Пять.
— Это достаточно. Терпѣть не могу, знаете-ли,- вылѣзать голоднымъ изъ - за стола.
Спросилъ о меню. Услышавъ, что, между прочимъ, будутъ свѣжія щи, одобрилъ: — Люблю свѣжія щи!
Битки въ сметанѣ тоже одобрялъ:
— Люблю битки въ сметанѣ. А гуся съ капустой у васъ сегодня, графиня, не будетъ?
— Гуся съ капустой не будетъ. Выразилъ сожалѣніе. — Жаль.
Съ графомъ Львомъ Львовичемъ тоже поговорилъ немножко.
— Великолѣпно вы сдѣлали,—говорю,— что писать бросили, графъ. Одобряю.
— Почему?
— Да вѣдь лучше Льва Николаевича не написали-бы. Зачѣмъ-же писать?
— Вы правы! —говоритъ. —Я самъ пришелъ къ такому-же выводу и—бросилъ. А вотъ многіе не могутъ этого понять и— пишутъ.
За обѣдомъ Льву Николаевичу, какъ вегетаріанцу, подавали особыя блюда, но изъ нихъ немного ему перепало: я ѣлъ за двоихъ. Съѣлъ обыкновенный обѣдъ; съѣлъ и вегетаріанскій. Боюсь, что Левъ Николаевичъ наѣлся не до сыта.
Впрочемъ, маленькое неудовольствіе голоданья не могло помѣшать большому удовольствію видѣть меня. Къ тому же и на желудкѣ легче: старымъ людямъ не слѣдуетъ переѣдать.
За обѣдомъ о современныхъ поэтахъ и беллетристахъ поговорили; Максима Горь
каго, Леонида Андреева и даже Куприна Левъ Николаевичъ не особенно одобряетъ:
— Манерны. Вычурны. Купринъ получше, но и то въ маленькихъ вещахъ. Въ большихъ скучноватъ.
— Кто-же вамъ больше всѣхъ изъ беллетристовъ нравится Левъ Николаевичъ? — Брешко—Брешковскій. — Ьрешко-Брешковскій?
— Да, Брешко-Брешковскій. Покойный Чеховъ все про слабыхъ людей писалъ, хмурыхъ нытиковъ, а этотъ про сильныхъ пишетъ: борцовъ, атлетовъ...
Левъ Николаевичъ сочувственно усмѣхнулся и добавилъ:
— Вотъ беллетристъ!
— А изъ поэтовъ? Фофановъ? Бенинъ? — Нѣтъ, Андронъ Фіолетовый. Читаешь его и...
— Музыка слышится?
— Нѣтъ, точно Андроны ѣдутъ. Оригинально.
Въ концѣ обѣда, наполнивъ стаканъ домашней вишневкой (шампанскаго почему-то не было], я произнесъ съ чувствомъ:
— Левъ Николаевичъ! Долго, долго еще живите среди насъ и продолжайте дарить родину...
Тутъ произошло курьезное qui pro quo. Левъ Николаевичъ обезпокоился: — Я въ „Родинѣ* не участвую.
— Русь, Левъ Николаевичъ, Русь! — И въ „Руси“ не пишу. — Россію!
— Строки въ „Россію* ни разу не далъ. — Отечество наше! — Ахъ, отечество!
— Продолжайте дарить отечество и все человѣчество новыми произведеніями вашего пера. Васъ любятъ и чтутъ, какъ одного изъ избранныхъ, одного изъ лучшихъ. Я счастливъ, что лично познакомился съ вами. Сегодня — счастливѣйшій день моей жизни.
Левъ Николаевичъ пожалъ мою руку; я думалъ онъ скажетъ: — И моей также!
Но онъ сказалъ только: — Благодарю васъ!
Послѣ обѣда подошло съ дюжину близкихъ знакомыхъ Льва Николаевича. Мнѣ пора было отправляться на поѣздъ, и я началъ прощаться.
— Подождите, куда вы?!—останавливалъ меня великій писатель. — Пора.
— Вотъ досада! А я какъ разъ хотѣлъ свое новое сочиненіе гостямъ прочесть. И вы бы прослушали.
— А не очень долго продлится чтеніе вашего новаго сочиненія? — Часа два.
— Гм... два. Пожалуй, не успѣю. Если бы еще часъ или полтора, туда-сюда. А два не поспѣю. Я люблю къ поѣзду заблаговременно пріѣзжать, чтобы и билетикъ не торопясь взять, и все остальное справить. Чайку стаканчикъ выпить, папиросочку выкурить, съ буфетчицей перемигнуться...
— Оставайтесь!
— Нѣтъ, Левъ Николаевичъ, не просите: чего не могу, того не могу. И такъ цѣлый день удѣлилъ вамъ изъ своего драгоцѣннаго времени (мнѣ, какъ и Крандіевской, отъ 300 до 500 рублей за печатный листъ платятъ!); болѣе-жъ не могу. Началось прощаніе.
— А то-бы остались! — нерѣшительно прошепталъ Левъ Николаевичъ еще разъ. Я покачалъ головой.
— Невозможное—невозможно!
Черезъ пять минутъ я ѣхалъ на станцію.
Жанъ Хлестаковъ.
— Хотятъ открыть Академію билліардной игры.
— Вотъ и вѣрь послѣ этого тому, что высшее образованіе у насъ плохо поставлено!
♦
— Нѣкій Бренненъ изобрѣлъ однорельсовый желѣзнодорожный путь.
— Въ этомъ пути для насъ не будетъ пути: у насъ и съ двухъ рельсъ поѣзда то и дѣло летятъ вверхъ тормашками...
♦
Передъ выставкой акваріумовъ. — Зайдемъ на выставку аква...
— Ну, вотъ еще! Мнѣ по душѣ больше выставка вина...
Ф
— Публицистъ Меньшиковъ ратуетъ за превращеніе архангельскихъ тундръ въ сѣнокосы.
— Что въ сѣнокосы?! Нѣтъ, если на нихъ мяту посѣять, сколько съ десятиныто можно получить!
♦
— Союзъ рабочихъ экипажнаго дѣла въ настоящее время обсуждаетъ вопросъ о созывѣ областной конференціи.
— А что эта конференція будетъ дѣлать?
— Вѣроятно, подастъ карету отжившимъ порядкамъ въ экипажномъ дѣлѣ.
♦
— Ты, кажется, оштрафованъ? — Да, благодаря бульдогу.
— А что, развѣ онъ кусался? — Хуже: стрѣлялъ...
♦
— Союзъ черной сотни проявляетъ энергичную дѣятельность.
— Гм... нужно будетъ свинцовой примочки побольше запасти.
Ф
— Въ одномъ изъ послѣднихъ произведеній Ѳ. Сологубъ смакуетъ любовь отца къ родной дочери.
— Ну, ужъ послѣ этого онъ не Сологубъ, а Салогубъ какой-то.
Бесѣды Ив. Ив. еъ Ив. Никифоровичемъ.
— Я, Иванъ Ивановичъ, можетъ быть, въ этомъ году махну въ Карлсбадъ... желудокъ что-то не въ порядкѣ.
— Это было бы крайне неблагоразумно съ вашей стороны, Иванъ Никифоровичъ, ѣхать въ Карлсбадъ.
— Почему-же это, Иванъ Ивановичъ?
— Вы, Иванъ Никифоровичъ, нѣтъ словъ, привезете оттуда совершенно вышлифованный желудокъ, но, въ два дня послѣ возвращенія, можетъ случиться, что первый попавшійся грабитель этотъ превосходный желудокъ распоретъ. Невыгодно, Иванъ Никифоровичъ!
Моему перу. Не соблазняй, не соблазняй!
Простись надолго ты съ чернилами!.. Не на бумагѣ, другъ мой, знай,
!Мы на боді беѣ пишемъ билами! Когда забѣтныхъ мыслей рядъ Лередабало ты, проборное,—
Слѣдилъ за нами острый бзглядъ, Суля бъ грядущемъ что-то черное.... Вслѣдъ за строкой лилась строка, Отдабшись пылко бдохнобенію, Ло чья-то гнѣбная рука
Цхъ предала уничтоженію..,.
Чаптаііпііъ.
Разговоры.
— Почему вы предпочитаете ходить по этой людной улицѣ, гдѣ неустанный шумъ и грохотъ?
— Вотъ это-то хорошо, по крайней мѣрѣ, не слыхать выстрѣловъ, которые то и дѣло раздаются у насъ.
Ф
— Вы читали, нынѣшній годъ будетъ очень неудаченъ для винодѣловъ?
— А, значитъ, поднимутся цѣны на сахаринъ и анилинъ!
— Ну, что у васъ было лѣтомъ на дачѣ?
— Вылъ постоянный дождь.
— Хорошо, хоть что-нибудь да постоянное.
А—тъ.
Передъ обѣдомъ Левъ Николаевичъ совершилъ небольшую прогулку верхомъ.
Я завелъ свѣтскій разговоръ съ супругой Льва Николаевича, Софьей Андреевной. Этакое легкое козри:
— Позвольте спросить, графиня, сколько къ обѣду у васъ готовится блюдъ? Графиня отвѣтила обязательно: — Пять.
— Это достаточно. Терпѣть не могу, знаете-ли,- вылѣзать голоднымъ изъ - за стола.
Спросилъ о меню. Услышавъ, что, между прочимъ, будутъ свѣжія щи, одобрилъ: — Люблю свѣжія щи!
Битки въ сметанѣ тоже одобрялъ:
— Люблю битки въ сметанѣ. А гуся съ капустой у васъ сегодня, графиня, не будетъ?
— Гуся съ капустой не будетъ. Выразилъ сожалѣніе. — Жаль.
Съ графомъ Львомъ Львовичемъ тоже поговорилъ немножко.
— Великолѣпно вы сдѣлали,—говорю,— что писать бросили, графъ. Одобряю.
— Почему?
— Да вѣдь лучше Льва Николаевича не написали-бы. Зачѣмъ-же писать?
— Вы правы! —говоритъ. —Я самъ пришелъ къ такому-же выводу и—бросилъ. А вотъ многіе не могутъ этого понять и— пишутъ.
За обѣдомъ Льву Николаевичу, какъ вегетаріанцу, подавали особыя блюда, но изъ нихъ немного ему перепало: я ѣлъ за двоихъ. Съѣлъ обыкновенный обѣдъ; съѣлъ и вегетаріанскій. Боюсь, что Левъ Николаевичъ наѣлся не до сыта.
Впрочемъ, маленькое неудовольствіе голоданья не могло помѣшать большому удовольствію видѣть меня. Къ тому же и на желудкѣ легче: старымъ людямъ не слѣдуетъ переѣдать.
За обѣдомъ о современныхъ поэтахъ и беллетристахъ поговорили; Максима Горь
каго, Леонида Андреева и даже Куприна Левъ Николаевичъ не особенно одобряетъ:
— Манерны. Вычурны. Купринъ получше, но и то въ маленькихъ вещахъ. Въ большихъ скучноватъ.
— Кто-же вамъ больше всѣхъ изъ беллетристовъ нравится Левъ Николаевичъ? — Брешко—Брешковскій. — Ьрешко-Брешковскій?
— Да, Брешко-Брешковскій. Покойный Чеховъ все про слабыхъ людей писалъ, хмурыхъ нытиковъ, а этотъ про сильныхъ пишетъ: борцовъ, атлетовъ...
Левъ Николаевичъ сочувственно усмѣхнулся и добавилъ:
— Вотъ беллетристъ!
— А изъ поэтовъ? Фофановъ? Бенинъ? — Нѣтъ, Андронъ Фіолетовый. Читаешь его и...
— Музыка слышится?
— Нѣтъ, точно Андроны ѣдутъ. Оригинально.
Въ концѣ обѣда, наполнивъ стаканъ домашней вишневкой (шампанскаго почему-то не было], я произнесъ съ чувствомъ:
— Левъ Николаевичъ! Долго, долго еще живите среди насъ и продолжайте дарить родину...
Тутъ произошло курьезное qui pro quo. Левъ Николаевичъ обезпокоился: — Я въ „Родинѣ* не участвую.
— Русь, Левъ Николаевичъ, Русь! — И въ „Руси“ не пишу. — Россію!
— Строки въ „Россію* ни разу не далъ. — Отечество наше! — Ахъ, отечество!
— Продолжайте дарить отечество и все человѣчество новыми произведеніями вашего пера. Васъ любятъ и чтутъ, какъ одного изъ избранныхъ, одного изъ лучшихъ. Я счастливъ, что лично познакомился съ вами. Сегодня — счастливѣйшій день моей жизни.
Левъ Николаевичъ пожалъ мою руку; я думалъ онъ скажетъ: — И моей также!
Но онъ сказалъ только: — Благодарю васъ!
Послѣ обѣда подошло съ дюжину близкихъ знакомыхъ Льва Николаевича. Мнѣ пора было отправляться на поѣздъ, и я началъ прощаться.
— Подождите, куда вы?!—останавливалъ меня великій писатель. — Пора.
— Вотъ досада! А я какъ разъ хотѣлъ свое новое сочиненіе гостямъ прочесть. И вы бы прослушали.
— А не очень долго продлится чтеніе вашего новаго сочиненія? — Часа два.
— Гм... два. Пожалуй, не успѣю. Если бы еще часъ или полтора, туда-сюда. А два не поспѣю. Я люблю къ поѣзду заблаговременно пріѣзжать, чтобы и билетикъ не торопясь взять, и все остальное справить. Чайку стаканчикъ выпить, папиросочку выкурить, съ буфетчицей перемигнуться...
— Оставайтесь!
— Нѣтъ, Левъ Николаевичъ, не просите: чего не могу, того не могу. И такъ цѣлый день удѣлилъ вамъ изъ своего драгоцѣннаго времени (мнѣ, какъ и Крандіевской, отъ 300 до 500 рублей за печатный листъ платятъ!); болѣе-жъ не могу. Началось прощаніе.
— А то-бы остались! — нерѣшительно прошепталъ Левъ Николаевичъ еще разъ. Я покачалъ головой.
— Невозможное—невозможно!
Черезъ пять минутъ я ѣхалъ на станцію.
Жанъ Хлестаковъ.