ГОДЪ 43-й.
Пятьдесятъ №№ въ годъ.
Подписка на годъ безъ доставки — 7 р., 1/2 года—4р., съ доставкой 8 р и 4 р. 50 к., съ перес, 9 р. и 5 р. За границу 12 р.
Перемѣна адреса—50 к.; городского на иногородній—до 1 іюля 1 р. 80 к. послѣ 1 іюля 80 к.
№№ у разносчиковъ—по 20 коп.
Объявленія—25 к. стр. петита. Болѣе 1 раза—уступка по соглашенію.
БУДИЛЬНИКЪ
1907 г.—23 СЕНТЯБРЯ, № 37.
Телефонъ 46-62.
Адресъ редакціи жур. „Будильника :
Москва, Тверская, домъ Спиридонова.
Пріемные дни редакціи: понедѣльникъ и четвергъ, отъ 3 до 5 часовъ. На статьяхъ требуются подпись, адресъ и условія автора. Статьи безъ обозначенія условій считаются безплатными. Возвращеніе рукописей не обязательно. Принятое для печати можетъ быть измѣняемо и сокращаемо, по усмотрѣнію редакціи.
СОЛЬ МУДРОСТИ.
Что-жъ, живи, мой другъ, шаля, Всѣмъ дѣлись съ друзьями, Но чужіе векселя
Не считай деньгами!..
Наши карикатуры.
Бѣдная Өемида.
Если есть въ настоящее время несчастная особа, такъ это Ѳемида.
Она страдаетъ переутомленіемъ, а ей не даютъ отдыха.
И она должна безъ-устали работать, не покладая рукъ.
Никогда еще такъ не процвѣтала уголовщина, какъ въ наше освободительное время.
Уголовщина на ряду съ хулиганствомъ и политиканствомъ.
Это помѣсь особаго рода, имѣющая специфическій запахъ, отъ котораго душу воротитъ.
И у преступниковъ есть своя логика и этика. У нынѣшнихъ героевъ ничего нѣтъ, кромѣ мерзости.
Ломброзовщина и карамазовщина — вотъ господствующій „преступный типъ .
Онъ не только преступаетъ законы, но плюетъ на нихъ и измывается надъ ними.
Преступники кичатся своими подвигами, претендуя на особое вниманіе и почетное названіе.
Такъ, простые грабители называются экспропріаторами, хищники и казнокрады
предпринимателями, развратники жертвами темперамента, трусы и предатели героями безвременья.
И Ѳемидѣ, которой приходится копаться въ уголовной грязи, впору не только глаза завязать, но и носъ заткнуть.
Наши шаржи.
Генералъ Дрюдъ.
Французъ, которому пришлось расхлебывать мароккскую кашу...
Обо всемъ.
Порою мнѣ крадется въ душу весьма Гнетущее, злое сомнѣнье...
Ужели у насъ и природа сама
Мѣняетъ, какъ людъ, убѣжденья?
По осени голъ, непривѣтливо дикъ, Главою поникнулъ нашъ лѣсъ трудовикъ... Но только вернется весеннихъ дней рядъ, Всѣхъ солнце потѣшитъ игрою,
Роскошно одѣнется лѣсъ-бюрократъ Богатою пышной листвою...
Ха.
О домашнихъ библіотекахъ.
— Какая у васъ обширная библіотека!
— И, замѣтьте, она разомъ представляетъ собой и музей.
— Я не ослышался, музей вы сказали? — Конечно, музей. Развѣ не видите, на полкахъ и Бальмонтъ, и Брюсовъ, и Каменскій, и Зиновьева-Аннибалъ... Для дамъ по пятницамъ, ха-ха-ха!
— Вы какія книги больше любите, Валерій Семеновичъ...
— Гм... Извѣстно какія... Въ хорошихъ переплетахъ! Только такія и держу въ своей библіотекѣ, да!...
Везувій.
Муки домовладѣльца.
Я встрѣтился на-дняхъ въ ресторанѣ съ Тихонскимъ, старымъ знакомымъ, котораго не видалъ два года. Это было еще въ героическое время русско-японской войны, когда всѣ, обуреваемые алчными аппетитами, мечтали о походѣ аргонавтовъ за золотымъ руномъ (сирѣчь, за подрядами). Но не всѣ мечты исполнились, и лишенные возможности попасть въ благословенную Манчжурію ходили—убитые. Не побывавши на войнѣ, „быть убитымъ“—это, конечно, грустно. И мой Тихонскій имѣлъ разстроенный видъ, говорилъ мало, больше вздыхалъ и жизнь, очевидно, велъ не веселую.
Теперь онъ ожилъ, словно принялъ броунъ секара, или получилъ наслѣдство отъ замоскворѣцкой бабушки, помолодѣлъ и глядѣлъ въ надеждѣ славы и добра.
— Нѣтъ, что тамъ ни толкуютъ о революціи, а еще жить можно! воскликнулъ онъ послѣ первыхъ привѣтствій.
— Что, дѣла поправили? На войну попали? спросилъ я.
— Нѣтъ, у меня тутъ домашняя война создалась, я домкомъ обзавелся...
— Значитъ, стали счастливымъ домовладѣльцемъ!
— Смѣетесь надо мной, а? Я вамъ сказалъ, что пошла домашняя война, конечно, съ жильцами...
— То есть, съ военноплѣнными?
— Ну, ужъ какъ ни называйте ихъ, но собственный домъ - это наказаніе, непредусмотрѣнное уставомъ уголовнымъ и исправительнымъ. А домовладѣлецъ—несчастный человѣкъ, который жизни не радъ.
— Ну, будто-бы? недовѣрчиво покачалъ я головой.—А мнѣ кажется, это дѣло капитальное, дающее хорошій процентъ...
— Да, сто процентовъ мукъ и безпокойствъ вамъ всегда гарантируется. Я вамъ вкратцѣ разскажу про тяжкую домовладѣльческую долю, если желаете послушать?
— Извольте, съ удовольствіемъ, тѣмъ болѣе, что у меня собственнаго дома нѣтъ, да и не будетъ...
Намъ подали новую бутылку вина, онъ придвинулся ближе и началъ:
— Что желаешь имѣть въ юности, то приходитъ въ старости, только въ другомъ видѣ. Я еще молодымъ мечталъ имѣть домикъ особнякъ, а пріобрѣлъ домъ съ 30 квартирантами. Вы говорили о процентахъ на капиталъ, но, прежде всего, надо вложить капиталъ, а обыкновенно вкладывается ничего... Когда у человѣка нѣтъ никакого дѣла, онъ покупаетъ домъ—это самое простое дѣло. Съ двумя двугривенными въ карманѣ можно купить домикъ тысячъ въ сто и больше... А дѣлается это дѣло при помощи кредитки —чай, слыхали про такое благотворительное учрежденіе? Всѣ дома тамъ заложены, собственно нѣтъ незаложеннаго дома... да какъ и зачѣмъ строить домъ, ес
ли не для залога? Должна-же расти и пухнуть кредитка, должны-же жирѣть и наживаться кредитные директора...
Онъ вздохнулъ и продолжалъ:
— Вотъ, значитъ, домъ приноситъ доходъ, который домовладѣлецъ относитъ въ Кредитку подъ видомъ процентовъ. Онъ передаточный механизмъ. Вся жизнь его проходитъ отъ срока до срока, когда надо вносить проценты. Онъ дышетъ календаремъ и дрожитъ надъ числами, какъ надъ пророческими указаніями свѣтопреставленія. Всякія хронологіи и лѣтосчисленія исчезли. Истерлись изъ памяти именинные дни родственниковъ, даже начальства. Думаешь только о срокахъ и дрожишь, какъ-бы не пропустить ихъ. Но такъ какъ неизбѣжно случается, что процентовъ къ сроку внести не можешь, то начинаются мытарства по отсрочиванію. Приходится клянчить, просить, кланяться директорамъ, уполномоченнымъ, кассиру, бухгалтеру, сторожу, собакѣ сторожа... но за то имѣешь удовольствіе титуловаться домовладѣльцемъ и имѣешь, такъ сказать, своихъ вѣрноподданныхъ— жильцовъ.
Онъ сдѣлалъ паузу, отхлебнулъ изъ стакана и продолжалъ:
— Да, когда я въ первый разъ просмотрѣлъ домовую книгу съ именами тридцати жильцовъ, я испыталъ внутреннее довольство. Всѣхъ этихъ людей, разныхъ званій и состояній, думалось мнѣ, я долженъ привязать къ себѣ и окружить отеческой забот
Пятьдесятъ №№ въ годъ.
Подписка на годъ безъ доставки — 7 р., 1/2 года—4р., съ доставкой 8 р и 4 р. 50 к., съ перес, 9 р. и 5 р. За границу 12 р.
Перемѣна адреса—50 к.; городского на иногородній—до 1 іюля 1 р. 80 к. послѣ 1 іюля 80 к.
№№ у разносчиковъ—по 20 коп.
Объявленія—25 к. стр. петита. Болѣе 1 раза—уступка по соглашенію.
БУДИЛЬНИКЪ
1907 г.—23 СЕНТЯБРЯ, № 37.
Телефонъ 46-62.
Адресъ редакціи жур. „Будильника :
Москва, Тверская, домъ Спиридонова.
Пріемные дни редакціи: понедѣльникъ и четвергъ, отъ 3 до 5 часовъ. На статьяхъ требуются подпись, адресъ и условія автора. Статьи безъ обозначенія условій считаются безплатными. Возвращеніе рукописей не обязательно. Принятое для печати можетъ быть измѣняемо и сокращаемо, по усмотрѣнію редакціи.
СОЛЬ МУДРОСТИ.
Что-жъ, живи, мой другъ, шаля, Всѣмъ дѣлись съ друзьями, Но чужіе векселя
Не считай деньгами!..
Наши карикатуры.
Бѣдная Өемида.
Если есть въ настоящее время несчастная особа, такъ это Ѳемида.
Она страдаетъ переутомленіемъ, а ей не даютъ отдыха.
И она должна безъ-устали работать, не покладая рукъ.
Никогда еще такъ не процвѣтала уголовщина, какъ въ наше освободительное время.
Уголовщина на ряду съ хулиганствомъ и политиканствомъ.
Это помѣсь особаго рода, имѣющая специфическій запахъ, отъ котораго душу воротитъ.
И у преступниковъ есть своя логика и этика. У нынѣшнихъ героевъ ничего нѣтъ, кромѣ мерзости.
Ломброзовщина и карамазовщина — вотъ господствующій „преступный типъ .
Онъ не только преступаетъ законы, но плюетъ на нихъ и измывается надъ ними.
Преступники кичатся своими подвигами, претендуя на особое вниманіе и почетное названіе.
Такъ, простые грабители называются экспропріаторами, хищники и казнокрады
предпринимателями, развратники жертвами темперамента, трусы и предатели героями безвременья.
И Ѳемидѣ, которой приходится копаться въ уголовной грязи, впору не только глаза завязать, но и носъ заткнуть.
Наши шаржи.
Генералъ Дрюдъ.
Французъ, которому пришлось расхлебывать мароккскую кашу...
Обо всемъ.
Порою мнѣ крадется въ душу весьма Гнетущее, злое сомнѣнье...
Ужели у насъ и природа сама
Мѣняетъ, какъ людъ, убѣжденья?
По осени голъ, непривѣтливо дикъ, Главою поникнулъ нашъ лѣсъ трудовикъ... Но только вернется весеннихъ дней рядъ, Всѣхъ солнце потѣшитъ игрою,
Роскошно одѣнется лѣсъ-бюрократъ Богатою пышной листвою...
Ха.
О домашнихъ библіотекахъ.
— Какая у васъ обширная библіотека!
— И, замѣтьте, она разомъ представляетъ собой и музей.
— Я не ослышался, музей вы сказали? — Конечно, музей. Развѣ не видите, на полкахъ и Бальмонтъ, и Брюсовъ, и Каменскій, и Зиновьева-Аннибалъ... Для дамъ по пятницамъ, ха-ха-ха!
— Вы какія книги больше любите, Валерій Семеновичъ...
— Гм... Извѣстно какія... Въ хорошихъ переплетахъ! Только такія и держу въ своей библіотекѣ, да!...
Везувій.
Муки домовладѣльца.
Я встрѣтился на-дняхъ въ ресторанѣ съ Тихонскимъ, старымъ знакомымъ, котораго не видалъ два года. Это было еще въ героическое время русско-японской войны, когда всѣ, обуреваемые алчными аппетитами, мечтали о походѣ аргонавтовъ за золотымъ руномъ (сирѣчь, за подрядами). Но не всѣ мечты исполнились, и лишенные возможности попасть въ благословенную Манчжурію ходили—убитые. Не побывавши на войнѣ, „быть убитымъ“—это, конечно, грустно. И мой Тихонскій имѣлъ разстроенный видъ, говорилъ мало, больше вздыхалъ и жизнь, очевидно, велъ не веселую.
Теперь онъ ожилъ, словно принялъ броунъ секара, или получилъ наслѣдство отъ замоскворѣцкой бабушки, помолодѣлъ и глядѣлъ въ надеждѣ славы и добра.
— Нѣтъ, что тамъ ни толкуютъ о революціи, а еще жить можно! воскликнулъ онъ послѣ первыхъ привѣтствій.
— Что, дѣла поправили? На войну попали? спросилъ я.
— Нѣтъ, у меня тутъ домашняя война создалась, я домкомъ обзавелся...
— Значитъ, стали счастливымъ домовладѣльцемъ!
— Смѣетесь надо мной, а? Я вамъ сказалъ, что пошла домашняя война, конечно, съ жильцами...
— То есть, съ военноплѣнными?
— Ну, ужъ какъ ни называйте ихъ, но собственный домъ - это наказаніе, непредусмотрѣнное уставомъ уголовнымъ и исправительнымъ. А домовладѣлецъ—несчастный человѣкъ, который жизни не радъ.
— Ну, будто-бы? недовѣрчиво покачалъ я головой.—А мнѣ кажется, это дѣло капитальное, дающее хорошій процентъ...
— Да, сто процентовъ мукъ и безпокойствъ вамъ всегда гарантируется. Я вамъ вкратцѣ разскажу про тяжкую домовладѣльческую долю, если желаете послушать?
— Извольте, съ удовольствіемъ, тѣмъ болѣе, что у меня собственнаго дома нѣтъ, да и не будетъ...
Намъ подали новую бутылку вина, онъ придвинулся ближе и началъ:
— Что желаешь имѣть въ юности, то приходитъ въ старости, только въ другомъ видѣ. Я еще молодымъ мечталъ имѣть домикъ особнякъ, а пріобрѣлъ домъ съ 30 квартирантами. Вы говорили о процентахъ на капиталъ, но, прежде всего, надо вложить капиталъ, а обыкновенно вкладывается ничего... Когда у человѣка нѣтъ никакого дѣла, онъ покупаетъ домъ—это самое простое дѣло. Съ двумя двугривенными въ карманѣ можно купить домикъ тысячъ въ сто и больше... А дѣлается это дѣло при помощи кредитки —чай, слыхали про такое благотворительное учрежденіе? Всѣ дома тамъ заложены, собственно нѣтъ незаложеннаго дома... да какъ и зачѣмъ строить домъ, ес
ли не для залога? Должна-же расти и пухнуть кредитка, должны-же жирѣть и наживаться кредитные директора...
Онъ вздохнулъ и продолжалъ:
— Вотъ, значитъ, домъ приноситъ доходъ, который домовладѣлецъ относитъ въ Кредитку подъ видомъ процентовъ. Онъ передаточный механизмъ. Вся жизнь его проходитъ отъ срока до срока, когда надо вносить проценты. Онъ дышетъ календаремъ и дрожитъ надъ числами, какъ надъ пророческими указаніями свѣтопреставленія. Всякія хронологіи и лѣтосчисленія исчезли. Истерлись изъ памяти именинные дни родственниковъ, даже начальства. Думаешь только о срокахъ и дрожишь, какъ-бы не пропустить ихъ. Но такъ какъ неизбѣжно случается, что процентовъ къ сроку внести не можешь, то начинаются мытарства по отсрочиванію. Приходится клянчить, просить, кланяться директорамъ, уполномоченнымъ, кассиру, бухгалтеру, сторожу, собакѣ сторожа... но за то имѣешь удовольствіе титуловаться домовладѣльцемъ и имѣешь, такъ сказать, своихъ вѣрноподданныхъ— жильцовъ.
Онъ сдѣлалъ паузу, отхлебнулъ изъ стакана и продолжалъ:
— Да, когда я въ первый разъ просмотрѣлъ домовую книгу съ именами тридцати жильцовъ, я испыталъ внутреннее довольство. Всѣхъ этихъ людей, разныхъ званій и состояній, думалось мнѣ, я долженъ привязать къ себѣ и окружить отеческой забот