злободневныя темы.
Залежи.
Залежи это чисто русская отрасль, отечественное изобрѣтеніе. Русская жизнь полна залежей, которыми кормятся канцелярскія крысы и общественные грызуны.
Въ департаментахъ огромныя залежи законопроектовъ, которые не скоро могутъ быть осуществлены.
Въ амбарахъ и на фабрикахъ залежи товаровъ, которыхъ купцы не желаютъ пускать въ продажу по доступнымъ цѣнамъ.
На заводахъ сахарныхъ залежи сахара, который едва успѣваютъ отпускать заграницу на прокормъ свиней.
На желѣзныхъ дорогахъ залежи хлѣба, достигающія сорока тысячъ вагоновъ, или 24 милліоновъ пудовъ: и угораздиложе, говорятъ путейцы, урожаю, что не хватаетъ вагоновъ хлѣба возить.
Затѣмъ слѣдуютъ залежи учащихся, не нашедшихъ мѣстъ въ учебныхъ заведеніяхъ. Залежи печатныхъ произведеній, конфискуемыхъ по усмотрѣнію властей. Залежи реформъ, безъ конца примѣряемыхъ и пригоняемыхъ.
Однимъ словомъ, вездѣ и всюду залежи, и вся страна какъ будто залежалая.
Неудивительно, что залежавшаяся на боку страна отстаетъ отъ другихъ и что ее трудно двинуть съ проклятаго мѣста.
***
Зубры и ослы.
Нашъ политическій звѣринецъ, раздѣленный на отдѣльныя клѣтки, называемыя партіями, представляетъ въ нѣкоторомъ родѣ ноевъ ковчегъ.
Тамъ каждой твари отведено особое мѣсто, и эти твари отборные представители отечественной фауны.
Но, главнымъ образомъ, политическій звѣринецъ представляетъ два отдѣленія, правое и лѣвое.
На одной сторонѣ, правой, помѣстились зубры, рѣдкая, вымирающая порода млекопитающихся.
На другой сторонѣ, лѣвой, расположились ослы, насѣвшіе на спины кадетовъ и сбивающіе ихъ съ пути.
Зубры нападаютъ на ословъ, ослы лягаютъ зубровъ, и это называется политической жизнью.
Зубры, какъ-бы ни оберегали и ни лелѣяли ихъ, переведутся и исчезнутъ безслѣдно.
Но ослы другое дѣло. Они, какъ Бурдановъ оселъ, стоятъ между двумя вязанками сѣна—„порядкомъ и „свободой* — не зная, что предпочесть.
И не въ примѣръ своему знаменитому предку, умершему отъ истощенія, живутъ по упрямству.
Олѣдовало-бы и тѣхъ, и другихъ поставить въ стойла, а то они весь политическій звѣринецъ взбудоражатъ.
А—тъ .
Изъ жизни.
Письмо въ редакцію.
Уважаемый Будильникъ! Въ настоящее время, судя по газетамъ, заграницей, наконецъ, изобрѣли управляемый аэростатъ. Можпо-ли надѣяться, какъ вы думаете, что изобрѣтутъ также управляемую жену? А давно бы пора, кажется. Съ почтеніемъ
Митродоръ Подбашмачкинъ.
♦
Предупрежденіе.
Клубъ автомобилистовъ обращаетъ вниманіе своихъ почтенныхъ членовъ на то, что на улицахъ попадаются особые люди, называемые прохожими, которые передвигаются на собственныхъ ногахъ и не имѣютъ сирены, а только голосъ. Поэтому совѣтуютъ такихъ субъектовъ объѣзжать, такъ какъ отъ столкновенія съ ними портится автомобиль и, вообще, происходитъ задержка въ движеніи.
♦
Въ клубахъ.
На видныхъ мѣстахъ въ клубныхъ залахъ вывѣшено объявленіе: „дамы въ карточныя комнаты входа не имѣютъСлѣдовало-бы также объявить, что мужчины съ пустыми карманами не имѣютъ входа въ комнаты, гдѣ играютъ. Впрочемъ, такимъ господамъ именно входъ туда не опасенъ: голый разбоя не боится.
Жоржъ.
Изъ разговоровъ оптимиста и пессимиста.
Пессимистъ.—Читали, батенька, въ статьѣ балетомана одной изъ московскихъ газетъ такое опредѣленіе танца: танецъпросвѣтленіе плоти?
Оптимистъ.—Читалъ и нахожу его не обычайно вѣрнымъ и глубокимъ: дѣйствительно, во время танцевъ у многихъ танцовщицъ и сверху и снизу тѣло свѣтится
станъ свой изгибаетъ, разныя хорошія слова говоритъ... Никѣмъ не брезгалъ князь... Были у него всякія: и отечественнаго производства, и нѣмки, и француженки, даже жидовочка одна... Въ Эльдорадо—это кабачокъ нашъ съ пѣвицами —онъ былъ свой человѣкъ, до позднихъ пѣтуховъ тамъ засиживался, въ особенности когда прибывалъ свѣжій транспортъ дѣвицъ, о чемъ полицеймейстеръ Ѳерапонтъ Ѳерапонтовичъ обязанъ былъ докладывать заблаговременно.
— Ну, анекдотъ когда же?
— Приступаю-съ. Нужно вамъ сказать, что Иванъ Федоровичъ не одобрялъ князя. Открыто, конечно, не смѣлъ высказывать, а такъ между прочимъ. Разныхъ взглядовъ были люди. Иванъ Федоровичъ чтилъ выше всего законъ, а для князя законъ былъ въ родѣ, какъ старая подошва—такъ, ничего не стоющая вещь. Бывало докладываетъ ему Иванъ Федоровичъ какую-нибудь бумагу и все приговариваетъ: по закону бы такъ, на основаніи статьи такойто бы эдакъ. А князь прерываетъ и сердито такъ: „что вы мнѣ все законъ да законъ!.. Я—законъ! И рѣшаетъ, какъ хочетъ. Очень отъ этого страдалъ Иванъ Федоровичъ, а молчалъ, потому—сила. Страдалъ и безмолвствовалъ... Даже службу бросить хотѣлъ, а случилось такъ, что его раньше отставили.
— Позвольте. Вѣдь Иванъ Федоровичъ умеръ, состоя на службѣ...
— Совершенно вѣрно. Дайте же договорить. Теперь начинается анекдотъ. Разъ, въ дождливую осеннюю ночь, темную, претемную, часовъ эдакъ около трехъ утра, его сіятельство выходилъ изъ Эльдорадо, поддерживаемый подъ руку Ѳерапонтомъ Ѳерапонтовичемъ. Князь былъ въ градусахъ, но не сильно, на ногахъ еще держался. И вотъ, повернувъ на шоссе, онъ велѣлъ Ѳерапонту Ѳерапонтовичу ѣхать „нахъ гаузе, а я“, говоритъ, „еще пойду по приватному дѣлу... Только, пожалуста, не ду
майте за мною слѣдить... Я хочу инкогнито, какъ губернаторъ въ опереткѣ. Инкогнито! Инкогнито! запѣлъ онъ басомъ. — „До свиданья! Протянулъ онъ ему одинъ палецъ, кивнулъ головою остальной свитѣ—и былъ таковъ.
— Ну, и что же?.,.
— Слушайте. Гдѣ былъ его сіятельство и какое у него было приватное дѣло, этого я не знаю. Знаю только, что на богомолье онъ въ ту ночь не ходилъ, хе-хе-хе!.. Часу эдакъ въ шестомъ утра караульщикъ, ходившій дозоромъ но Житному рынку, видитъ, что какой-то человѣкъ высокаго роста идетъ, покачиваясь, и ругается нехорошими словами. Только идетъ онъ, не зная дороги, прямо на ровъ, который по срединѣ рынка. Видитъ караульщикъ, что дѣло плохо, и кричитъ ему; „эй, дядя, легче! Въ ровъ угодишь!.. А тотъ, съ пьяныхъ глазъ, претъ все дальше и только пуще ругается. „Ахъ, такой ты да сякой, курицинъ сынъ! Ты еще ругаться, пьяная твоя рожа! Постой же“!.. Только караульщикъ за нимъ погнался, а пьяный бултыхъ въ ровъ... Сейчасъ свистокъ къ губамъ, и заварилась каша. Свистки да свистки по всему базару свистки полицейскіе. Мужики да бабы, которые на возахъ спали, переполошились и побѣжали на мѣсто происшествія. Не иначе, думаютъ, какъ опасный жуликъ попался. А тотъ караульщикъ, который первый свистокъ далъ, всей толпой командуетъ. „Вотъ что , говоритъ: „братцы: перво-на-перво озорника вытащить, а потомъ , говоритъ: „давай его проучимъ .—Ну-съ, вытащили раба божьяго, на ноги поставили, а затѣмъ караульщикъ возьми да и размахнись. И совершилось вдругъ нѣкое чудо... Караульщикова рука повисла въ воздухѣ, какъ плеть, городовые и унтера окаменѣли, какъ Лотова жена; мужики и бабы отъ страха разбѣжались. А пьяный, не говоря ни слова, тррахъ караульщика въ зубы... Потомъ еще разъ...
Потомъ въ третій разъ .. „Это, говоритъ, тебѣ на орѣхи, а на закуску получишь послѣ . Что было дальше въ ту ночь покрыто мракомъ неизвѣстности. Дня только черезъ три обнаружились послѣдствія, а именно: въ Губернскихъ Вѣдомостяхъ пропечатано было слѣдующее распоряженіе начальника губерніи: пристава 3-го участка, за небрежное исполненіе обязанностей, посадить на гауптвахту на семеро сутокъ; унтера, городовыхъ и караульщика, участвовавшихъ въ дѣлѣ, уволить со службы, а всей полиціи объявить строгій выговоръ.
— И все?..
— Нѣтъ, погодите! Анекдоту бы конецъ, да Иванъ Федоровичъ помѣшалъ. Чудакъ человѣкъ! Сталъ, видите, допытываться, почему пристава на гауптвахту, а всѣхъ прочихъ со службы вонъ. На основаніи какого закона? Что они такое сдѣлали? И, понимаете, каждый день донимаетъ отношеніями и запросами полицію... Ѳерапонтъ Ѳерапонтовичъ сколько ни ублажалъ его: „бросьте , молъ, „Иванъ Федоровичъ, вамъ какое дѣло?.. Случилось,—ну, и баста!..“ А тотъ не унимается: „вы давайте мнѣ законъ, на основаніи котораго все сіе совершилось, а то въ сенатъ жаловаться буду . Въ сенатъ, такъ въ сенатъ: Ѳерапонту Ѳерапонтовичу все равно, знаетъ, что князь отпишется благополучно. Доложилъ самому: такъ, молъ, и такъ, взбѣленился человѣкъ, никакихъ резоновъ не принимаетъ.—Позвать ко мнѣ! Явился къ губернатору Иванъ Федоровичъ: ваше сіятельство меня требовать иволили? Какъ гаркнетъ на него князь: Вы что это вздумали?.. Бунтовать губернію?.. Вольный духъ пускать?. Вы, значитъ, , вредный человѣкъ... Безпокойныхъ людей я на службѣ не терплю .—„Какъ угодно вашему сіятельству. Я самъ уйду . И ушелъ-съ. Пять лѣтъ въ отставкѣ числился, пока новый губернаторъ не пріѣхалъ.
Л. Константиновичъ.
Залежи.
Залежи это чисто русская отрасль, отечественное изобрѣтеніе. Русская жизнь полна залежей, которыми кормятся канцелярскія крысы и общественные грызуны.
Въ департаментахъ огромныя залежи законопроектовъ, которые не скоро могутъ быть осуществлены.
Въ амбарахъ и на фабрикахъ залежи товаровъ, которыхъ купцы не желаютъ пускать въ продажу по доступнымъ цѣнамъ.
На заводахъ сахарныхъ залежи сахара, который едва успѣваютъ отпускать заграницу на прокормъ свиней.
На желѣзныхъ дорогахъ залежи хлѣба, достигающія сорока тысячъ вагоновъ, или 24 милліоновъ пудовъ: и угораздиложе, говорятъ путейцы, урожаю, что не хватаетъ вагоновъ хлѣба возить.
Затѣмъ слѣдуютъ залежи учащихся, не нашедшихъ мѣстъ въ учебныхъ заведеніяхъ. Залежи печатныхъ произведеній, конфискуемыхъ по усмотрѣнію властей. Залежи реформъ, безъ конца примѣряемыхъ и пригоняемыхъ.
Однимъ словомъ, вездѣ и всюду залежи, и вся страна какъ будто залежалая.
Неудивительно, что залежавшаяся на боку страна отстаетъ отъ другихъ и что ее трудно двинуть съ проклятаго мѣста.
***
Зубры и ослы.
Нашъ политическій звѣринецъ, раздѣленный на отдѣльныя клѣтки, называемыя партіями, представляетъ въ нѣкоторомъ родѣ ноевъ ковчегъ.
Тамъ каждой твари отведено особое мѣсто, и эти твари отборные представители отечественной фауны.
Но, главнымъ образомъ, политическій звѣринецъ представляетъ два отдѣленія, правое и лѣвое.
На одной сторонѣ, правой, помѣстились зубры, рѣдкая, вымирающая порода млекопитающихся.
На другой сторонѣ, лѣвой, расположились ослы, насѣвшіе на спины кадетовъ и сбивающіе ихъ съ пути.
Зубры нападаютъ на ословъ, ослы лягаютъ зубровъ, и это называется политической жизнью.
Зубры, какъ-бы ни оберегали и ни лелѣяли ихъ, переведутся и исчезнутъ безслѣдно.
Но ослы другое дѣло. Они, какъ Бурдановъ оселъ, стоятъ между двумя вязанками сѣна—„порядкомъ и „свободой* — не зная, что предпочесть.
И не въ примѣръ своему знаменитому предку, умершему отъ истощенія, живутъ по упрямству.
Олѣдовало-бы и тѣхъ, и другихъ поставить въ стойла, а то они весь политическій звѣринецъ взбудоражатъ.
А—тъ .
Изъ жизни.
Письмо въ редакцію.
Уважаемый Будильникъ! Въ настоящее время, судя по газетамъ, заграницей, наконецъ, изобрѣли управляемый аэростатъ. Можпо-ли надѣяться, какъ вы думаете, что изобрѣтутъ также управляемую жену? А давно бы пора, кажется. Съ почтеніемъ
Митродоръ Подбашмачкинъ.
♦
Предупрежденіе.
Клубъ автомобилистовъ обращаетъ вниманіе своихъ почтенныхъ членовъ на то, что на улицахъ попадаются особые люди, называемые прохожими, которые передвигаются на собственныхъ ногахъ и не имѣютъ сирены, а только голосъ. Поэтому совѣтуютъ такихъ субъектовъ объѣзжать, такъ какъ отъ столкновенія съ ними портится автомобиль и, вообще, происходитъ задержка въ движеніи.
♦
Въ клубахъ.
На видныхъ мѣстахъ въ клубныхъ залахъ вывѣшено объявленіе: „дамы въ карточныя комнаты входа не имѣютъСлѣдовало-бы также объявить, что мужчины съ пустыми карманами не имѣютъ входа въ комнаты, гдѣ играютъ. Впрочемъ, такимъ господамъ именно входъ туда не опасенъ: голый разбоя не боится.
Жоржъ.
Изъ разговоровъ оптимиста и пессимиста.
Пессимистъ.—Читали, батенька, въ статьѣ балетомана одной изъ московскихъ газетъ такое опредѣленіе танца: танецъпросвѣтленіе плоти?
Оптимистъ.—Читалъ и нахожу его не обычайно вѣрнымъ и глубокимъ: дѣйствительно, во время танцевъ у многихъ танцовщицъ и сверху и снизу тѣло свѣтится
станъ свой изгибаетъ, разныя хорошія слова говоритъ... Никѣмъ не брезгалъ князь... Были у него всякія: и отечественнаго производства, и нѣмки, и француженки, даже жидовочка одна... Въ Эльдорадо—это кабачокъ нашъ съ пѣвицами —онъ былъ свой человѣкъ, до позднихъ пѣтуховъ тамъ засиживался, въ особенности когда прибывалъ свѣжій транспортъ дѣвицъ, о чемъ полицеймейстеръ Ѳерапонтъ Ѳерапонтовичъ обязанъ былъ докладывать заблаговременно.
— Ну, анекдотъ когда же?
— Приступаю-съ. Нужно вамъ сказать, что Иванъ Федоровичъ не одобрялъ князя. Открыто, конечно, не смѣлъ высказывать, а такъ между прочимъ. Разныхъ взглядовъ были люди. Иванъ Федоровичъ чтилъ выше всего законъ, а для князя законъ былъ въ родѣ, какъ старая подошва—такъ, ничего не стоющая вещь. Бывало докладываетъ ему Иванъ Федоровичъ какую-нибудь бумагу и все приговариваетъ: по закону бы такъ, на основаніи статьи такойто бы эдакъ. А князь прерываетъ и сердито такъ: „что вы мнѣ все законъ да законъ!.. Я—законъ! И рѣшаетъ, какъ хочетъ. Очень отъ этого страдалъ Иванъ Федоровичъ, а молчалъ, потому—сила. Страдалъ и безмолвствовалъ... Даже службу бросить хотѣлъ, а случилось такъ, что его раньше отставили.
— Позвольте. Вѣдь Иванъ Федоровичъ умеръ, состоя на службѣ...
— Совершенно вѣрно. Дайте же договорить. Теперь начинается анекдотъ. Разъ, въ дождливую осеннюю ночь, темную, претемную, часовъ эдакъ около трехъ утра, его сіятельство выходилъ изъ Эльдорадо, поддерживаемый подъ руку Ѳерапонтомъ Ѳерапонтовичемъ. Князь былъ въ градусахъ, но не сильно, на ногахъ еще держался. И вотъ, повернувъ на шоссе, онъ велѣлъ Ѳерапонту Ѳерапонтовичу ѣхать „нахъ гаузе, а я“, говоритъ, „еще пойду по приватному дѣлу... Только, пожалуста, не ду
майте за мною слѣдить... Я хочу инкогнито, какъ губернаторъ въ опереткѣ. Инкогнито! Инкогнито! запѣлъ онъ басомъ. — „До свиданья! Протянулъ онъ ему одинъ палецъ, кивнулъ головою остальной свитѣ—и былъ таковъ.
— Ну, и что же?.,.
— Слушайте. Гдѣ былъ его сіятельство и какое у него было приватное дѣло, этого я не знаю. Знаю только, что на богомолье онъ въ ту ночь не ходилъ, хе-хе-хе!.. Часу эдакъ въ шестомъ утра караульщикъ, ходившій дозоромъ но Житному рынку, видитъ, что какой-то человѣкъ высокаго роста идетъ, покачиваясь, и ругается нехорошими словами. Только идетъ онъ, не зная дороги, прямо на ровъ, который по срединѣ рынка. Видитъ караульщикъ, что дѣло плохо, и кричитъ ему; „эй, дядя, легче! Въ ровъ угодишь!.. А тотъ, съ пьяныхъ глазъ, претъ все дальше и только пуще ругается. „Ахъ, такой ты да сякой, курицинъ сынъ! Ты еще ругаться, пьяная твоя рожа! Постой же“!.. Только караульщикъ за нимъ погнался, а пьяный бултыхъ въ ровъ... Сейчасъ свистокъ къ губамъ, и заварилась каша. Свистки да свистки по всему базару свистки полицейскіе. Мужики да бабы, которые на возахъ спали, переполошились и побѣжали на мѣсто происшествія. Не иначе, думаютъ, какъ опасный жуликъ попался. А тотъ караульщикъ, который первый свистокъ далъ, всей толпой командуетъ. „Вотъ что , говоритъ: „братцы: перво-на-перво озорника вытащить, а потомъ , говоритъ: „давай его проучимъ .—Ну-съ, вытащили раба божьяго, на ноги поставили, а затѣмъ караульщикъ возьми да и размахнись. И совершилось вдругъ нѣкое чудо... Караульщикова рука повисла въ воздухѣ, какъ плеть, городовые и унтера окаменѣли, какъ Лотова жена; мужики и бабы отъ страха разбѣжались. А пьяный, не говоря ни слова, тррахъ караульщика въ зубы... Потомъ еще разъ...
Потомъ въ третій разъ .. „Это, говоритъ, тебѣ на орѣхи, а на закуску получишь послѣ . Что было дальше въ ту ночь покрыто мракомъ неизвѣстности. Дня только черезъ три обнаружились послѣдствія, а именно: въ Губернскихъ Вѣдомостяхъ пропечатано было слѣдующее распоряженіе начальника губерніи: пристава 3-го участка, за небрежное исполненіе обязанностей, посадить на гауптвахту на семеро сутокъ; унтера, городовыхъ и караульщика, участвовавшихъ въ дѣлѣ, уволить со службы, а всей полиціи объявить строгій выговоръ.
— И все?..
— Нѣтъ, погодите! Анекдоту бы конецъ, да Иванъ Федоровичъ помѣшалъ. Чудакъ человѣкъ! Сталъ, видите, допытываться, почему пристава на гауптвахту, а всѣхъ прочихъ со службы вонъ. На основаніи какого закона? Что они такое сдѣлали? И, понимаете, каждый день донимаетъ отношеніями и запросами полицію... Ѳерапонтъ Ѳерапонтовичъ сколько ни ублажалъ его: „бросьте , молъ, „Иванъ Федоровичъ, вамъ какое дѣло?.. Случилось,—ну, и баста!..“ А тотъ не унимается: „вы давайте мнѣ законъ, на основаніи котораго все сіе совершилось, а то въ сенатъ жаловаться буду . Въ сенатъ, такъ въ сенатъ: Ѳерапонту Ѳерапонтовичу все равно, знаетъ, что князь отпишется благополучно. Доложилъ самому: такъ, молъ, и такъ, взбѣленился человѣкъ, никакихъ резоновъ не принимаетъ.—Позвать ко мнѣ! Явился къ губернатору Иванъ Федоровичъ: ваше сіятельство меня требовать иволили? Какъ гаркнетъ на него князь: Вы что это вздумали?.. Бунтовать губернію?.. Вольный духъ пускать?. Вы, значитъ, , вредный человѣкъ... Безпокойныхъ людей я на службѣ не терплю .—„Какъ угодно вашему сіятельству. Я самъ уйду . И ушелъ-съ. Пять лѣтъ въ отставкѣ числился, пока новый губернаторъ не пріѣхалъ.
Л. Константиновичъ.