Отравленные.
Въ розовой гостиной Ванды Густавовны все общество надрывалось отъ смѣха. Смѣялся басомъ толстомясый Апполоша Черточкинъ, звенѣла какъ будто колокольчиками сама черноглазая хозяйка, словно давилась чѣмъ то щепкообразняя Липочка, хватался за животъ Сережа Картофельскій, гоготалъ, какъ разсерженный гусь, поэтъ Кайенскій,
— Нѣтъ, вы представьте только себѣ, Линочка, — говорилъ, съ трудомъ прерывая свое гоготанье, Кайенскій,—представьте себѣ вашу матушку, когда она этакъ важно повѣствуетъ,,.
Кайенскій изобразилъ на своемъ лицѣ чопорное выраженіе, подперъ голову рукой, какъ это дѣлаютъ простыя старухи, и дѣланно зашамкалъ:
. .. „Нѣтъ, что касается моей дочери, то я совсѣмъ спокойна... Моя дочь до замужества свое сокровище не потеряетъ ! Ха-ха-ха!
Все общество разразилось новымъ взрывомъ смѣха.
Кайенскій снова перемѣнилъ тонъ и заговорилъ строго и восторженно:
— Но—довольно шутокъ! Товарищи! Мы призваны спасти жалкое буржуазное общество отъ прогнившей насквозь морали, въ которой оно задыхается! Мы—реформаторы! Долой тѣ прѣсныя отношенія между мужчиной и женщиной, которыя проповѣдывали разные Тургеневы! Долой маски!
— Я даже охотно сниму всҍ одежды, а не только маску! — вставила хозяйка гостиной.
Кайенскій продолжалъ.
— Мы уничтожимъ старые, вѣковые предразсудки! Почему мужчина долженъ обязательно жить съ женщиной, а женщина съ мужчиной?!.. А если мнѣ нравится веселая козочка?.. Мы должны активно протестовать передъ зараженнымъ предразсудками обществомъ! Товарищи! я жилъ съ четырьмя женщинами разомъ, потомъ измѣнилъ имъ всѣмъ и вступилъ въ супружество съ бѣлой ангорской козой!
Громъ апплодисментовъ покрылъ его слова. Общество наэлектризовалось его рѣчью до nec plus ultra.
— Знаете,—вздыхала Ванда Густавовна,—вся душа моя жаждетъ подвига... Я завидую Ольгѣ Яковлевнѣ, которая живетъ съ огромнымъ дикимъ орангутангомъ! Ахъ, если-бы мой мужъ былъ орангутангомъ, а не жалкимъ дѣлопроизводителемъ!
— Господа! сдѣлаемте что-нибудь, чтобы поразить весь міръ!
— Развѣ устроить демонстрацію? — Демонстрацію! Демонстрацію!
Рѣшили раздѣться всѣмъ до нага и продефилировать по улицамъ для вразумленія общества, погрязшаго въ буржуазной добродѣтели.
Сказано— сдѣлано. Раздѣлись и вышли изъ дому, распѣвая:
Съ мужчиной женщина жила, Жилъ съ женщиной мужчина... Намъ жизнь такая не мила...
Однако, допѣть куплета имъ не удалось; какъ разъ противъ дома стоялъ городовой. Увидѣвъ странную процессію изъ голыхъ мужчинъ и женщинъ, онъ, конечно, не понялъ ея идейной сущности и сейчасъ же препроводилъ всѣхъ въ участокъ, гдѣ былъ составленъ протоколъ.
Черезъ недѣлю всѣ реформаторы появились передъ мировымъ судьей. Защищалъ ихъ извѣстный присяжный повѣренный.
— Только, господа, вы даете мнѣ честное слово,—никакъ не протестовать противъ моей защитительной рѣчи передъ судьей! Иначе я отказываюсь отъ защиты!—шепталъ въ камерѣ судьи адвокатъ.
— Неужели вы насъ выставите умалишенными? печально вопрошала Липочка.
— О, нѣтъ, нѣтъ, успокойтесь.
А черезъ часъ всѣ были оправданы.
— Господинъ мировой судья! сказалъ въ защиту своихъ кліентовъ адвокатъ.—Всѣ эти люди совершенно невиновны въ содѣянномъ ими поступкѣ. Помилуйте, люди съ положеніемъ, замужнія дамы, отцы семействъ и вдругъ?.. Они, господинъ судья, отравлены; они начитались сочиненій Зиновьевой-Аннибалъ, Каменскаго, начитались порнографическихъ журналовъ... Я прошу о полномъ оправданіи..
Могъ ли мировой судья не оправдать?
Соц-дем. Ленину.
(Изъ посвященій)
Большевическій нѣкій „божокъ На Плехановѣ крылья обжегъ
И себя моментально онъ выдалъ,— Закричали вокругъ:—„Экій идолъ!
Чертенокъ.
Русскій споръ.
— Виноватъ! Мистическій анархизмъ, батенька, говоритъ...
— Виноватъ! Начхать мнѣ на то, что мистическій анархизмъ говоритъ, если онъ долженъ погибнуть подъ артиллерійскимъ огнемъ соборныхъ индивидуалистовъ?! Велико кушанье—вашъ мистическій анархизмъ?!
Руки вверхъ!..
(Истинное происшествіе.)
..... Сидѣлъ я разъ со своимъ пріятелемъ, Иваномъ Ивановичемъ, въ отдѣльномъ кабинетѣ ресторанчика. Шелъ дѣловой разговоръ... Выпивка съ аксессуарами стояла, конечно, передъ нами.
Въ тотъ самый моментъ, когда Иванъ Ивановичъ предложилъ мнѣ выпить „по единой чего-то такого, что и „монахи пріемлютъ , дверь въ кабинетъ растворилась и къ намъ вошелъ незнакомецъ...
Это былъ „дѣтина непобѣдимой злобы : наружность его была самая экспропріаторская....
— Руки вверхъ! скомандовалъ онъ глухимъ, подпольнымъ голосомъ,—или....
При этомъ онъ внушительно скрипнулъ зубами и правая рука его опустилась въ карманъ пальто.
Тамъ, безъ сомнѣнія, находился или браунингъ или бомба.
Исходъ былъ одинъ.
Мы молча подняли руки вверхъ и предоставили событіямъ итти своимъ чередомъ... И они пошли, или, точнѣе, поскакали галопомъ....
Кошельки, часы, перстни и все прочее, въ этомъ родѣ, перешли въ карманъ незнакомца.
Туда же перешли и серебряные наши портсигары, лежавшіе на столѣ.
А затѣмъ и самъ незнакомецъ вышелъ вонъ... Уходя онъ положилъ на столъ небольшую бомбу и вѣжливо предупредилъ :
— Не шевелитесь, господа, иначе дѣло можетъ кончиться плохо.
И мы стояли съ приподнятыми вверхъ руками, какъ приговоренные къ смерти...
Наконецъ вошелъ слуга и дѣло разъяснилось.... На столѣ лежала не бомба, г. обыкновенный апельсинъ, завернутый въ сѣрую бумагу...
— А что, Ваня, вѣдь, пожалуй, у прохвоста и браунинга-то не было,—меланхолично замѣтилъ я своему пріятелю.
— Не было, Петя! какъ эхо, отозвался тотъ.— Эхъ, братъ! саданулъ бы ты его по мордасамъ... вѣдь кулачище-то у тебя феноменальный,—добавилъ онъ...
Я посмотрѣлъ на свой кулакъ: онъ дѣйствительно былъ кулакъ основательный.
Но... мордасы незнакомца находились внѣ сферы моего вліянія! Приходилось примириться съ фактомъ. И мы примирились...
На дняхъ расшалилась у меня печень, и я зашелъ къ первому цопавшемуся врачу по внутреннимъ болѣзнямъ.
Черезъ полчаса ожиданія меня ввели въ кабинетъ...
Передо мною сидѣлъ лохматый господинъ въ очкахъ. Наружность профессорская. Говоритъ, какъ топоромъ рубитъ.
- Кто?.. лѣта?., званіе?., занятія?—отрубалъ онъ, пристально глядя на меня. Я отвѣчалъ..,
— Раздѣться!..
Я повиновался... — Руки вверхъ!..
— Экспропріаторъ! съ ужасомъ подумалъ я, но, вспомнивъ, что кулакъ у меня фундаментальный, я началъ имъ дѣйствовать во славу русскаго оружія...
А затѣмъ?., полиція... протоколъ... мировой судья... дѣло разъяснилось и инцидентъ былъ исчерпанъ...
Теперь я сижу въ мѣстахъ заключенія и равмышляю о происшедшемъ. Размышлять мнѣ придется ровно 2 мѣсяца и 14 дней...
Этого болѣе—чѣмъ достаточно!..
Бобикъ.
— Я не могу допустить, чтобы жена обманывала своего мужа.
— А кого-же она должна обманывать?
Контрастъ.
Въ наше время (вѣщаетъ поэтъ) Льетъ отвсюду потоками свѣтъ. Ну, а все-же—не видно ни зги:
Не поймешь, кто друзья, кто враги...
Въ розовой гостиной Ванды Густавовны все общество надрывалось отъ смѣха. Смѣялся басомъ толстомясый Апполоша Черточкинъ, звенѣла какъ будто колокольчиками сама черноглазая хозяйка, словно давилась чѣмъ то щепкообразняя Липочка, хватался за животъ Сережа Картофельскій, гоготалъ, какъ разсерженный гусь, поэтъ Кайенскій,
— Нѣтъ, вы представьте только себѣ, Линочка, — говорилъ, съ трудомъ прерывая свое гоготанье, Кайенскій,—представьте себѣ вашу матушку, когда она этакъ важно повѣствуетъ,,.
Кайенскій изобразилъ на своемъ лицѣ чопорное выраженіе, подперъ голову рукой, какъ это дѣлаютъ простыя старухи, и дѣланно зашамкалъ:
. .. „Нѣтъ, что касается моей дочери, то я совсѣмъ спокойна... Моя дочь до замужества свое сокровище не потеряетъ ! Ха-ха-ха!
Все общество разразилось новымъ взрывомъ смѣха.
Кайенскій снова перемѣнилъ тонъ и заговорилъ строго и восторженно:
— Но—довольно шутокъ! Товарищи! Мы призваны спасти жалкое буржуазное общество отъ прогнившей насквозь морали, въ которой оно задыхается! Мы—реформаторы! Долой тѣ прѣсныя отношенія между мужчиной и женщиной, которыя проповѣдывали разные Тургеневы! Долой маски!
— Я даже охотно сниму всҍ одежды, а не только маску! — вставила хозяйка гостиной.
Кайенскій продолжалъ.
— Мы уничтожимъ старые, вѣковые предразсудки! Почему мужчина долженъ обязательно жить съ женщиной, а женщина съ мужчиной?!.. А если мнѣ нравится веселая козочка?.. Мы должны активно протестовать передъ зараженнымъ предразсудками обществомъ! Товарищи! я жилъ съ четырьмя женщинами разомъ, потомъ измѣнилъ имъ всѣмъ и вступилъ въ супружество съ бѣлой ангорской козой!
Громъ апплодисментовъ покрылъ его слова. Общество наэлектризовалось его рѣчью до nec plus ultra.
— Знаете,—вздыхала Ванда Густавовна,—вся душа моя жаждетъ подвига... Я завидую Ольгѣ Яковлевнѣ, которая живетъ съ огромнымъ дикимъ орангутангомъ! Ахъ, если-бы мой мужъ былъ орангутангомъ, а не жалкимъ дѣлопроизводителемъ!
— Господа! сдѣлаемте что-нибудь, чтобы поразить весь міръ!
— Развѣ устроить демонстрацію? — Демонстрацію! Демонстрацію!
Рѣшили раздѣться всѣмъ до нага и продефилировать по улицамъ для вразумленія общества, погрязшаго въ буржуазной добродѣтели.
Сказано— сдѣлано. Раздѣлись и вышли изъ дому, распѣвая:
Съ мужчиной женщина жила, Жилъ съ женщиной мужчина... Намъ жизнь такая не мила...
Однако, допѣть куплета имъ не удалось; какъ разъ противъ дома стоялъ городовой. Увидѣвъ странную процессію изъ голыхъ мужчинъ и женщинъ, онъ, конечно, не понялъ ея идейной сущности и сейчасъ же препроводилъ всѣхъ въ участокъ, гдѣ былъ составленъ протоколъ.
Черезъ недѣлю всѣ реформаторы появились передъ мировымъ судьей. Защищалъ ихъ извѣстный присяжный повѣренный.
— Только, господа, вы даете мнѣ честное слово,—никакъ не протестовать противъ моей защитительной рѣчи передъ судьей! Иначе я отказываюсь отъ защиты!—шепталъ въ камерѣ судьи адвокатъ.
— Неужели вы насъ выставите умалишенными? печально вопрошала Липочка.
— О, нѣтъ, нѣтъ, успокойтесь.
А черезъ часъ всѣ были оправданы.
— Господинъ мировой судья! сказалъ въ защиту своихъ кліентовъ адвокатъ.—Всѣ эти люди совершенно невиновны въ содѣянномъ ими поступкѣ. Помилуйте, люди съ положеніемъ, замужнія дамы, отцы семействъ и вдругъ?.. Они, господинъ судья, отравлены; они начитались сочиненій Зиновьевой-Аннибалъ, Каменскаго, начитались порнографическихъ журналовъ... Я прошу о полномъ оправданіи..
Могъ ли мировой судья не оправдать?
Соц-дем. Ленину.
(Изъ посвященій)
Большевическій нѣкій „божокъ На Плехановѣ крылья обжегъ
И себя моментально онъ выдалъ,— Закричали вокругъ:—„Экій идолъ!
Чертенокъ.
Русскій споръ.
— Виноватъ! Мистическій анархизмъ, батенька, говоритъ...
— Виноватъ! Начхать мнѣ на то, что мистическій анархизмъ говоритъ, если онъ долженъ погибнуть подъ артиллерійскимъ огнемъ соборныхъ индивидуалистовъ?! Велико кушанье—вашъ мистическій анархизмъ?!
Руки вверхъ!..
(Истинное происшествіе.)
..... Сидѣлъ я разъ со своимъ пріятелемъ, Иваномъ Ивановичемъ, въ отдѣльномъ кабинетѣ ресторанчика. Шелъ дѣловой разговоръ... Выпивка съ аксессуарами стояла, конечно, передъ нами.
Въ тотъ самый моментъ, когда Иванъ Ивановичъ предложилъ мнѣ выпить „по единой чего-то такого, что и „монахи пріемлютъ , дверь въ кабинетъ растворилась и къ намъ вошелъ незнакомецъ...
Это былъ „дѣтина непобѣдимой злобы : наружность его была самая экспропріаторская....
— Руки вверхъ! скомандовалъ онъ глухимъ, подпольнымъ голосомъ,—или....
При этомъ онъ внушительно скрипнулъ зубами и правая рука его опустилась въ карманъ пальто.
Тамъ, безъ сомнѣнія, находился или браунингъ или бомба.
Исходъ былъ одинъ.
Мы молча подняли руки вверхъ и предоставили событіямъ итти своимъ чередомъ... И они пошли, или, точнѣе, поскакали галопомъ....
Кошельки, часы, перстни и все прочее, въ этомъ родѣ, перешли въ карманъ незнакомца.
Туда же перешли и серебряные наши портсигары, лежавшіе на столѣ.
А затѣмъ и самъ незнакомецъ вышелъ вонъ... Уходя онъ положилъ на столъ небольшую бомбу и вѣжливо предупредилъ :
— Не шевелитесь, господа, иначе дѣло можетъ кончиться плохо.
И мы стояли съ приподнятыми вверхъ руками, какъ приговоренные къ смерти...
Наконецъ вошелъ слуга и дѣло разъяснилось.... На столѣ лежала не бомба, г. обыкновенный апельсинъ, завернутый въ сѣрую бумагу...
— А что, Ваня, вѣдь, пожалуй, у прохвоста и браунинга-то не было,—меланхолично замѣтилъ я своему пріятелю.
— Не было, Петя! какъ эхо, отозвался тотъ.— Эхъ, братъ! саданулъ бы ты его по мордасамъ... вѣдь кулачище-то у тебя феноменальный,—добавилъ онъ...
Я посмотрѣлъ на свой кулакъ: онъ дѣйствительно былъ кулакъ основательный.
Но... мордасы незнакомца находились внѣ сферы моего вліянія! Приходилось примириться съ фактомъ. И мы примирились...
На дняхъ расшалилась у меня печень, и я зашелъ къ первому цопавшемуся врачу по внутреннимъ болѣзнямъ.
Черезъ полчаса ожиданія меня ввели въ кабинетъ...
Передо мною сидѣлъ лохматый господинъ въ очкахъ. Наружность профессорская. Говоритъ, какъ топоромъ рубитъ.
- Кто?.. лѣта?., званіе?., занятія?—отрубалъ онъ, пристально глядя на меня. Я отвѣчалъ..,
— Раздѣться!..
Я повиновался... — Руки вверхъ!..
— Экспропріаторъ! съ ужасомъ подумалъ я, но, вспомнивъ, что кулакъ у меня фундаментальный, я началъ имъ дѣйствовать во славу русскаго оружія...
А затѣмъ?., полиція... протоколъ... мировой судья... дѣло разъяснилось и инцидентъ былъ исчерпанъ...
Теперь я сижу въ мѣстахъ заключенія и равмышляю о происшедшемъ. Размышлять мнѣ придется ровно 2 мѣсяца и 14 дней...
Этого болѣе—чѣмъ достаточно!..
Бобикъ.
— Я не могу допустить, чтобы жена обманывала своего мужа.
— А кого-же она должна обманывать?
Контрастъ.
Въ наше время (вѣщаетъ поэтъ) Льетъ отвсюду потоками свѣтъ. Ну, а все-же—не видно ни зги:
Не поймешь, кто друзья, кто враги...