Матренка подобрала подолъ и задала стрекача съ рѣзвостью голенастой журавлихи. Художникъ плюнулъ и пошелъ дальше.
лощины стадо на эфто мѣсто гнать. Пущай тутъ попасется А ужъ ты извини, ваша милость: у насъ быки лютые, можетъ, какой тебя и боданетъ рогомъ. Наше дѣло предупредить.
Раздалось неистовое хлопанье длиннаго пастушьяго кнута.
IV.
— Не буду рисовать ни жилыхъ строеній, ни портретовъ! Ну, ихъ къ чорту... Только непріятность одна... размышлялъ Клочковъ, быстро удаляясь отъ деревни и алчной старухи — Нарисую лѣсокъ. Кстати славный березовый лѣсокъ виднѣется вблизи дороги— версты черезъ полторы.
Клочковъ сѣлъ и началъ писать. Закончивъ воздухъ, художникъ услышалъ топотъ многихъ ногъ. Клочковъ поднялъ голову. Передъ нимъ стояло человѣкъ десять подгородныхъ мужиковъ. Мужики были безъ шапокъ, кланялись и говорили:
— Богъ въ помочь, хорошій господинъ. Съ праздникомъ.
Подхлестываемые Порфишкой коровы и быки неслись вскачь. Художникъ собралъ свое имущество и бѣгомъ пустился на утекъ отъ лютыхъ быковъ и темныхъ мужичковъ, которыхъ каждому легко изобидѣть. Быки свирѣпо мотали головами, а темные мужички смѣялись, подперши бока, и одобряли Клочкова:
— Ловко сажаетъ, стрекулистъ... Только пятки сверкаютъ! Такъ-то лучше. Теперь, брать, не тѣ времена: подаришь то уѣхалъ въ Парижъ, а остался одинъ купишь.
V.
Пробѣжавъ версты полторы, Клочковъ задохнулся, упалъ въ кусты и лежалъ, по крайней мѣрѣ, съ полчаса, бранясь и отдуваясь. Въ концѣ концовъ онъ рѣшилъ идти лѣсомъ въ какую нибудь глушь, въ чащу и записать что нибудь далекое отъ мужичковъ и человѣческаго жилья. Черезъ часъ онъ сидѣлъ на берегу какой-то лѣсной рѣченки, среди кустиковъ и писалъ зигзаги воды.
— Славная рѣченка, думалъ Клочковъ.—Сколько въ ней поэзіи... Вдругъ передъ Клочковымъ выросли двѣ усатыхъ Фигуры.
— Вы что-же это, милостивый государь, тутъ творррите? взревѣла одна изъ Фигуръ.
— Какъ что? Пишу рѣчку.
— Знаемъ мы, какую вы рррѣчку пишете! взревѣла другая.— Это чоррртъ знаетъ что. Бѣднымъ дачницамъ отъ ррразныхъ моншеррровъ нигдѣ искупаться нельзя. Вблизи дачъ ррразные ррракаліи изъ Фотогрррафовъ - любителей съ апаррратами ходятъ, въ глушь пошли, сидитъ съ кистями какой-то ррракаліонъ.
— Помилуйте, я никакихъ купающихся дачницъ не рисую.
— Знаемъ мы, какъ вы не рррисуете. Знаемъ очень хорррошо. Но это не пройдетъ вамъ даррромъ, милостивый государррь. Иванъ Ивановичъ, хватай его за голову, а я за ноги возьму...
— Послушайте!
— Иванъ Ивановичъ, беррри, чоррртъ поберрри! — Что вы дѣлаете?!
— Ррраскачивай! Рррѣзъ, два, тррри!
Усатыя Фигуры раскачали Клочкова и бросили въ рѣчку. А
— Спасибо, братцы. — Съ праздникомъ. — Спасибо, говорю.
Среди мужиковъ послышался сдержанный шопотъ. Одинъ изъ нихъ выступилъ впередъ и сказалъ, глядя всторону:
— Спасибо то оно, спасибо, да вѣдь на спасибѣ недалеко уѣдешь.
— А вамъ чего-же хочется?
— Да ужъ извѣстно чего: на чаекъ съ вашей милости... — За что-же это?
— Извѣстно за что. Нашъ лѣсъ будетъ. За это самое...
— Какой-же вамъ убытокъ, что я срисую вашъ лѣсъ? Еслибъ я рубилъ его или портилъ...
— За это бы прямо вашу милость къ уряднику сволокли. Развѣ это возможно? А ужъ у насъ положеніе:—дачники, что въ нашемъ лѣсу грибы али-бо ягоды собираютъ, намъ, по положенію, выставляютъ подведра, которые горожане изъ города въ лѣсъ первое мая справлять наѣзжаютъ, выставляютъ ведро.
— Вѣрно! подтвердили мужички. —Потому положеніе. Противъ положенія не пойдешь.
— Ничего не понимаю. Тѣ, что грибы и ягоды собираютъ, пользуются грибами и ягодами отъ васъ, тѣ, что маевки справляютъ, мнутъ траву. А я какой вамъ убытокъ дѣлаю? Сижу тихосмирно: никому не мѣшаю и лѣсъ не порчу.
— Нѣтъ, ужъ это что же. Намъ за вашей милостью некогда глядѣть: можетъ и попортите что, можетъ, цыгарку закурите да и лѣсъ-то спалите, а ужъ вы не противьтесь: выставьте по положенію и весь разговоръ.
— Нѣтъ, не согласенъ, мужички.
— Это что-жъ. Это какъ вашей милости угодно. — Да мнѣ угодно ничего не платить.
— Такъ. Оно обидно, какъ быдто. Ну, да что жъ: гдѣ наше не пропадало. Мы народъ темный, насъ всякому изобидѣть легко... Не желаете мужичковъ уважить, ваша милость?
— Не желаю.
— Такъ, Родивонъ, а Родивонъ! Вели пастуху Порфишкѣ изъ
затѣмъ исчезли въ кустахъ. Художникъ вылѣзъ и отряхнулся какъ пудель. Вода текла съ него ручьями. Отъ испуга и нежданнаго купанья у Клочкова не попадалъ зубъ на зубъ. Идя въ городъ, онъ дрожалъ и уныло думалъ:
— Баста! Къ чорту погоню за натурой. Бррр... какая холодная вода! Скорѣй туда, въ мансарду, въ городъ. Охъ, какъ кусается вся эта подгородная натура, чортъ ее возьми.
А. л.
лощины стадо на эфто мѣсто гнать. Пущай тутъ попасется А ужъ ты извини, ваша милость: у насъ быки лютые, можетъ, какой тебя и боданетъ рогомъ. Наше дѣло предупредить.
Раздалось неистовое хлопанье длиннаго пастушьяго кнута.
IV.
— Не буду рисовать ни жилыхъ строеній, ни портретовъ! Ну, ихъ къ чорту... Только непріятность одна... размышлялъ Клочковъ, быстро удаляясь отъ деревни и алчной старухи — Нарисую лѣсокъ. Кстати славный березовый лѣсокъ виднѣется вблизи дороги— версты черезъ полторы.
Клочковъ сѣлъ и началъ писать. Закончивъ воздухъ, художникъ услышалъ топотъ многихъ ногъ. Клочковъ поднялъ голову. Передъ нимъ стояло человѣкъ десять подгородныхъ мужиковъ. Мужики были безъ шапокъ, кланялись и говорили:
— Богъ въ помочь, хорошій господинъ. Съ праздникомъ.
Подхлестываемые Порфишкой коровы и быки неслись вскачь. Художникъ собралъ свое имущество и бѣгомъ пустился на утекъ отъ лютыхъ быковъ и темныхъ мужичковъ, которыхъ каждому легко изобидѣть. Быки свирѣпо мотали головами, а темные мужички смѣялись, подперши бока, и одобряли Клочкова:
— Ловко сажаетъ, стрекулистъ... Только пятки сверкаютъ! Такъ-то лучше. Теперь, брать, не тѣ времена: подаришь то уѣхалъ въ Парижъ, а остался одинъ купишь.
V.
Пробѣжавъ версты полторы, Клочковъ задохнулся, упалъ въ кусты и лежалъ, по крайней мѣрѣ, съ полчаса, бранясь и отдуваясь. Въ концѣ концовъ онъ рѣшилъ идти лѣсомъ въ какую нибудь глушь, въ чащу и записать что нибудь далекое отъ мужичковъ и человѣческаго жилья. Черезъ часъ онъ сидѣлъ на берегу какой-то лѣсной рѣченки, среди кустиковъ и писалъ зигзаги воды.
— Славная рѣченка, думалъ Клочковъ.—Сколько въ ней поэзіи... Вдругъ передъ Клочковымъ выросли двѣ усатыхъ Фигуры.
— Вы что-же это, милостивый государь, тутъ творррите? взревѣла одна изъ Фигуръ.
— Какъ что? Пишу рѣчку.
— Знаемъ мы, какую вы рррѣчку пишете! взревѣла другая.— Это чоррртъ знаетъ что. Бѣднымъ дачницамъ отъ ррразныхъ моншеррровъ нигдѣ искупаться нельзя. Вблизи дачъ ррразные ррракаліи изъ Фотогрррафовъ - любителей съ апаррратами ходятъ, въ глушь пошли, сидитъ съ кистями какой-то ррракаліонъ.
— Помилуйте, я никакихъ купающихся дачницъ не рисую.
— Знаемъ мы, какъ вы не рррисуете. Знаемъ очень хорррошо. Но это не пройдетъ вамъ даррромъ, милостивый государррь. Иванъ Ивановичъ, хватай его за голову, а я за ноги возьму...
— Послушайте!
— Иванъ Ивановичъ, беррри, чоррртъ поберрри! — Что вы дѣлаете?!
— Ррраскачивай! Рррѣзъ, два, тррри!
Усатыя Фигуры раскачали Клочкова и бросили въ рѣчку. А
— Спасибо, братцы. — Съ праздникомъ. — Спасибо, говорю.
Среди мужиковъ послышался сдержанный шопотъ. Одинъ изъ нихъ выступилъ впередъ и сказалъ, глядя всторону:
— Спасибо то оно, спасибо, да вѣдь на спасибѣ недалеко уѣдешь.
— А вамъ чего-же хочется?
— Да ужъ извѣстно чего: на чаекъ съ вашей милости... — За что-же это?
— Извѣстно за что. Нашъ лѣсъ будетъ. За это самое...
— Какой-же вамъ убытокъ, что я срисую вашъ лѣсъ? Еслибъ я рубилъ его или портилъ...
— За это бы прямо вашу милость къ уряднику сволокли. Развѣ это возможно? А ужъ у насъ положеніе:—дачники, что въ нашемъ лѣсу грибы али-бо ягоды собираютъ, намъ, по положенію, выставляютъ подведра, которые горожане изъ города въ лѣсъ первое мая справлять наѣзжаютъ, выставляютъ ведро.
— Вѣрно! подтвердили мужички. —Потому положеніе. Противъ положенія не пойдешь.
— Ничего не понимаю. Тѣ, что грибы и ягоды собираютъ, пользуются грибами и ягодами отъ васъ, тѣ, что маевки справляютъ, мнутъ траву. А я какой вамъ убытокъ дѣлаю? Сижу тихосмирно: никому не мѣшаю и лѣсъ не порчу.
— Нѣтъ, ужъ это что же. Намъ за вашей милостью некогда глядѣть: можетъ и попортите что, можетъ, цыгарку закурите да и лѣсъ-то спалите, а ужъ вы не противьтесь: выставьте по положенію и весь разговоръ.
— Нѣтъ, не согласенъ, мужички.
— Это что-жъ. Это какъ вашей милости угодно. — Да мнѣ угодно ничего не платить.
— Такъ. Оно обидно, какъ быдто. Ну, да что жъ: гдѣ наше не пропадало. Мы народъ темный, насъ всякому изобидѣть легко... Не желаете мужичковъ уважить, ваша милость?
— Не желаю.
— Такъ, Родивонъ, а Родивонъ! Вели пастуху Порфишкѣ изъ
затѣмъ исчезли въ кустахъ. Художникъ вылѣзъ и отряхнулся какъ пудель. Вода текла съ него ручьями. Отъ испуга и нежданнаго купанья у Клочкова не попадалъ зубъ на зубъ. Идя въ городъ, онъ дрожалъ и уныло думалъ:
— Баста! Къ чорту погоню за натурой. Бррр... какая холодная вода! Скорѣй туда, въ мансарду, въ городъ. Охъ, какъ кусается вся эта подгородная натура, чортъ ее возьми.
А. л.